Майлс схватил ее за руку, пытаясь удержать. Затем отпустил ее руку и потянулся к подолу ее ночной рубашки.
Этими двумя жестами он сказал ей, что будет руководить каждым мгновением.
Сердце Синтии трепыхнулось в груди.
Что ж, у нее никогда не было выбора, когда дело касалось Майлса Редмонда.
Она подняла руки, чтобы он мог стянуть с нее рубашку. И он проделал это без лишних церемоний, недовольно буркнув, когда рубашка зацепилась за ее подбородок и ему пришлось дернуть посильнее.
После этого Майлс сложил ее рубашку и отложил в сторону так осторожно, словно это было живое существо.
Почувствовав прохладный воздух, Синтия вдруг осознала, что полностью обнажена, и она с трудом сдержалась, чтобы не скрестить руки на груди.
Впрочем, в этом не было необходимости. Майлс уже обнял ее, скользя теплыми ладонями по ее спине. А руки Синтии обвили его шею.
И когда они сплелись в крепких объятиях, Синтия поняла, что никогда не забудет это мгновение.
А потом Майлс уложил ее на постель и навис над ней. Его глаза сверкали, а губы сжались в тонкую линию.
Синтия дрожала от желания. Ей хотелось коснуться его везде, запомнить каждую частичку его тела, что едва ли было возможно за отпущенное им время. Все в нем казалось ей драгоценным, желанным, удивительным. Это была целая вселенная, и, чтобы познать ее, потребовалась бы вся ее жизнь.
Разомкнув руки, обивавшие шею Майлса, она скользнула ладонями вниз, гладя упругие мышцы его груди и шероховатые бусинки его плоских сосков.
Он не торопил ее, но она чувствовала его нетерпение.
— Помоги мне, Боже, и простите меня, Синтия, но я не уверен, что смогу сделать это медленно, — произнес он с удрученной улыбкой, но в его глазах читалось предупреждение.
Синтия сомневалась, что сможет заговорить. Но когда она открыла рот, слова вырвались наружу, словно слишком долго находились в заточении.
— Я не хочу ждать! — заявила она.
С таким же успехом она могла бы вручить ему свое бьющееся сердце вместе с ножом, чтобы разрезать его на части.
Майлс закрыл глаза, словно пытался скрыть свои эмоции, и вновь издал короткий смешок.
Но она успела увидеть пламя, сверкнувшее в его глазах. И радость — чистую и ослепительную, как солнце.
Он крепко прижал ее к себе, и она почувствовала, как его естество уперлось в мягкую плоть между ее ног. От удовольствия, которое она испытала при этом, у нее потемнело в глазах. Все ее тело инстинктивно открылось ему: руки обняли его, ноги обхватили его бедра, а губы раскрылись навстречу его губам.
Его же руки были повсюду; лаская ее, они воспламеняли каждый ее нерв, пока она не выгнулась под ним, трепеща от этих прикосновений. И трудно было сказать, где кончается его тело и начинается ее, но это не имело значения, потому что наслаждение было обоюдным.