В световом году (Кублановский) - страница 20

ЗАКОЛДОВАННЫЙ ДОМ

Твои глаза смиренные, стальные
глядят в окно на падающий снег.
И улицы полуживые
от русел вымерзших до основанья рек
отличны разве выхлопами гари,
когда зеленый свет;
в палатке-крепости смурной пассионарий
торгует выпивкой, надев бронежилет.
На явку здешнюю — былое хороня
от тех, с кем лучше разминуться —
поостерегся б я когда-нибудь вернуться
на склоне дня,
в привычной тесноте от снега отряхнуться;
ни в нетерпении скорей к столу подсесть,
ни, вытянув на свет бумаги лист безгласный,
вдруг записать стишок ни с чем не сообразный,
ни шепотом его, ликуя, перечесть…
На всем лежит твой взгляд стальной и ясный.

«Зима с огнем на поражение…»

Зима с огнем на поражение
при беспорядочных разборках,
с поддачей, головокружением,
объятиями на задворках —
она прошла; остались в памяти
гудки автомобильных пробок,
на сумеречном небе наледи
над домино жилых коробок.
…Да споры: кто же мы — отступники
в перелицованной одежде
и где — в банановой республике
или империи, как прежде?
Иль на подходе нынче к власти знать,
скомандующая «короче!»
любителям поразглагольствовать
по-русски на излете ночи.
1996

МАРТ 96

Судные дни Московии,
сложат о них былины:
лужицы темной крови и
офисы и малины.
Тут ребятишки ушлые
с мышцами или салом,
слишком неравнодушные
к выплатам черным налом,
держат под мышкой пушки,
гибнут в убойных сварах;
рыжие потаскушки
с ними бывают в барах.
……………………………..
…………………………….
…………………………….
……………………………..
Жители Эльдорадо
сколько б ни заносились,
жить у меня как надо,
может быть, научились.
Вот ведь и я пропавшую
зелень нашел в кармане,
скудную, но хватавшую
на алкоголь в шалмане.
Как говорят философы
прошлого: «либо — либо».
Ехать в мой угол бросовый
вздумала ты… спасибо.
В жизни обезображенной
и посегодня с нами
утренний бор — с проглаженной
фольгою меж стволами.

«Течение сносит и сносит…»

Течение сносит и сносит,
и вовсе не труп врага,
который прощения просит,
тебя самого, дурака.
Меняются береговые
пространства, укрытые в дым,
ты видишь их словно впервые
ослабшим своим боковым:
знакомые с детства откосы
с сухим серебром корневищ,
вцепившихся в осыпь
размытых прибрежных кладбищ,
избу старожилов последних,
еще доживающих тут
с отвычкой души от обедни
и страха, что не отпоют…
В турецкую кожу одеты,
дородные не по летам
и прыткие авторитеты
уезды прибрали к рукам
и на сектора поделили,
как всем почтарям вопреки
доносят, видать, не забыли,
буреющие земляки.
Мне выпала вместо получки
завидная участь тайком:
холодные странницы-тучки
вскормили меня молоком.
Счастливцу изгнанья не будет,
а родина — где-нибудь там,
где устье воронками крутит,
зазывно открытое нам.