Подо мной расстилаются зеленые луга Ямчуна, и смысл системы крепостей вдруг открывается как на ладони: Вахан — стручок гороха, и сочные горошины горных оазисов перемежаются безжизненными пространствами; пройдя каменистые осыпи, торговый караван или военная кавалькада оказывались среди угодий, где несколько дней отъедались уставшие кони; но если ты враг — только зубы поломаешь о крупинки кремня в каждой горошине — крепости, господствовавшей над каждой долиной.
Я спускаюсь из любопытства туда, где далеко внизу стена превращалась в сияющую под солнцем запятую. Лишь камни и щебень усыпают склон, да редкие кустики саксаула темнеют там и тут. Снизу — истончаясь, башни и стены цитадели темнеют зубчатой полоской.
Почему жизнь в древней крепости не угасала и в смутную эпоху Великого переселения народов? Есть предание, что вблизи нее находилась столица сиахпу-шей, недаром одно из имен твердыни — Замор-и-Аташ-Параст — «Крепость огнепоклонников». А меж тем, возвращаясь из Индии в 642 году, буддийский монах Сюань Цзан посетил столицу Вахана — город Хуньтодо, там был древний буддийский монастырь, но до того жители были огнепоклонниками. А ведь кишлак Хандут, где вчера шел бой,— это же и есть Хуньтодо в иероглифическом написании! Вероятно, именно правители древнего Вахана пытались вдохнуть жизнь в доставшуюся по наследству огромную крепость...
Делая передышки, я неторопливо поднимаюсь обратно. Вместе с Ихбосом возвращаемся к мотоциклу.
— Свожу тебя к теплому источнику, он называется Зиарех Биби-Фатима — Источник Фатимы, — жены Пророка — это у нас вроде бани, а вода еще к тому же целебная, родоновая, — говорит он.
Мотоцикл вскоре привозит нас на край обрыва; внизу, в глубоком сае с отвесными краями, кипит речка, и через пропасть переброшен хлипкий мостик из веток — пешая тропа. По такому мосту нужно идти, глядя вперед: стоит опустить глаза, неминуемо покачнешься — пиши пропало.
Чуть дальше в ущелье обрушивается водопад, а в стороне над обрывом — небольшой мазар: увенчанный рогами горного козла алтарь с полукруглой нишей для лампады, где лежит жертвенный камушек.
— Почему на мазарах укрепляют рога? — спрашиваю Ихбоса.
— У нас, памирцев, горные козлы и бараны, обитающие в высокогорьях, считаются чистыми, священными животными — «фаришта», и их рога оставляют на священных местах — оштонах.
Действительно, место, где мы находились, над чистой рекой, у подножия поднебесной скалы — напоминало индийское убежище святого в горах.
— Мы исмаилиты, — продолжил Ихбос. — Это наша вера, в которую нас обратил в XI веке великий поэт и учитель Шо-Носир Хосров: он поселился в Юмгане, в афганском Бадахшане, после долгих странствий. Духовным нашим главой считается Ara-Хан, живущий сейчас в Швейцарии, но в каждом районе есть наставник — пир. Пиры есть и у нас, и на афганской стороне — например, вчера в Хандуте люди Наджметдина захватили пира и угрожали расстрелять, если гарнизон не сдастся: ведь для них убить исмаилита, памирца — меньший грех, даже чем неверного русского!