Теперь, наверное, он скомандовал самому себе...
Ярко горят лампы-люстры, которые подтащили связисты к очередному завалу. Стучат ломы и лопаты. Гудит зуммер полевого телефона:
— Спиртовка... Спиртовка, я — Пламя. Прием!
— Лагерь? Новости?
— Работаем на завале. Где? Иди по нитке телефона. У входа встречу. Все.
Тридцать лет назад здесь тоже звенели телефоны, горел свет, тарахтел, подавая энергию, движок Л-3, и радисты Аджимушкая искали по приемнику свои армейские станции на Кубани.
— ...Спиртовка, я — Пламя. Прием!
Слышимость отличная у входа, но в глубине и в районе «штаба» плохая, практически никакой. Над головой двадцатиметровый слой камня. И давно замолчал наш транзистор...
Мы ищем документы людей, которые были последними и у которых «не на миру» был последний бой. Спускаясь в черные дыры каменоломен, они видели, как летели над Царским курганом в сопровождении «мессершмиттов» в сторону переправ тяжело груженные «юнкерсы» и им навстречу взлетали, отчаянно звеня на форсаже моторами, одинокие наши истребители, прилетевшие с Тамани. Значит, шла еще переправа, шли по проливу катера и шхуны. Армия уходила... А они оставались. И может быть, у кого-нибудь из них в один из тяжелых дней обороны появилось чувство (и у сильных людей бывают минуты слабости), что о них уже давно забыли, исключили из списков действующей армии, и уже написали писаря их матерям и женам, что их сыновья и мужья «пропали без вести». И не было возможности, сняв противогаз и прижимая к губам микрофон, сказать на весь мир, что они живы, потому что была завалена взрывом рация.
Но о них помнили. О них доносили командованию наши посты на косе Чушка. Радировали моряки-разведчики с полузатопленных теплоходов «Шахтер» и «Горняк» в середине Керченского пролива. Взрывы, ракеты и светящиеся трассы в районе Аджимушкая наблюдала из залива, подняв перископы, наши подводные лодки, видели, вылетая на задания, экипажи ночных бомбардировщиков... О них знали, о них думали. И если бы не общее ухудшение обстановки на юге, когда наши войска вынуждены были оставить Севастополь и немцы прорвались на Кубань, к ним пришла бы помощь!
Где-то в те же дни, когда из Аджимушкая ушла последняя радиограмма, в штаб Северо-Кавказского фронта пришла радиограмма из Керчи. Ее передала с чердака старого дома над морем, бывшего дома знаменитого керченского табачного «короля» Мисаксуди, девочка-радистка и фронтовая разведчица Женя Дудник. Она успела передать за 72 дня — с 27 мая по 6 августа 1942 года, — до того, как ее схватили, 87 радиограмм. В нескольких из них были сообщения о наших частях, оставшихся в Аджимушкайских каменоломнях.