Ливингстон собрался уходить, но Гарри бросил ему вслед:
— Ваши запугивания вызывают у меня смех! И не надейтесь, что я все это так оставлю!
Ливингстон бесстрашно обернулся:
— Это угроза, Бэтман?
Ливингстон пристально смотрел на Гарри.
— Вы это скоро узнаете!
— Почему ты так дерзко разговаривал? — заволновалась Лили, выслушав мужа после возвращения домой. — Кто присутствовал при вашем разговоре? Макколей, Бикман, Деланси? Господи, в Нью-Йорке никто не выступал открыто против Роберта Ливингстона!
— Я не бросал слова на ветер! Я отниму у него земли Олбани. И не остановлюсь на этом! Я сумею защитить себя!
На следующей неделе торговцы Нью-Йорка, выбранные Факторией, выстроились в очередь около «Раппаханнока». Выходя на набережную после встречи с Августусом Муиром, они тут же наперебой принимались взахлеб рассказывать о великолепном убранстве его апартаментов. Полностью обитые лакированными маркетри, апартаменты были обставлены мебелью из экзотических пород дерева. В них имелся каменный камин, а потолки были необыкновенной высоты. Нельзя было даже подумать, что находишься на корабле! Да и запахи были не такими, как на обычных кораблях с высокой осадкой. Оберегая свое обоняние, Августус Муир приказывал промывать водостоки «Раппаханнока» уксусом! Для борьбы с морской болезнью и успокоения нервов на помосте, возведенном в спальне Муира, за красным шелковым занавесом играл струнный квартет.
У Гарри Бэтмана оставался единственный способ стать участником соревнования: встретиться с самим Августусом Муиром. Он надеялся на помощь офицеров «Раппаханнока», сошедших на берег, иными словами, на моряков, у которых была возможность замолвить о нем слово перед крупнейшим лондонским торговцем.
У него дома собрались торговцы такого же ранга, что и он. Гарри пришлось объясняться по поводу разоблачения, сделанного Ливингстоном.
Гарри почти никогда не говорил о «ней», разве только в приступах ярости, которые охватывали его, едва он вспоминал об этой женщине. Теперь «она» — это была никто. В кругу семьи, друзей, при отправлении культа эта родственница утратила свою сущность. Он отказывался отвечать на вопросы, ворчал, пожимал плечами, чаще всего раздраженно, а потом долго молчал. Для Гарри больше не существовало ее облика, лица и даже имени. Когда некий ирландец, который жил в Новом Харлеме, приехал в Нью-Йорк и в разговоре, вспомнив о его матери, упомянул ее прозвище, некогда широко известное — «Прекрасные телеса», Гарри почувствовал боль в груди. Ему были ненавистны даже ее клички.
После семнадцати лет разлуки мать вновь начала преследовать Гарри и портить ему жизнь.