Прежде чем она успела договорить, он наклонился к ней и прижал её трепещущие руки к стенкам бокала.
— Прости меня. Красивые женщины не каждый день делают мне предложение.
Она улыбнулась, устало и неуверенно. Он наконец сообразил, как сильно ей пришлось поступиться своей гордостью ради этого разговора.
— Значит, ты поедешь со мной?
— Давай потанцуем.
— Скажи, Ноэль. Скажи, что поедешь со мной в Париж.
— Дай мне подумать минутку. Идём, потанцуем.
Она, кажется, сомневалась, но всё же вышла за ним в центр зала, почти опустевшего теперь, когда все спустились на дискотеку, и позволила Ноэлю заключить себя в объятия.
Её руки, её кожа под газовой тканью казалась сухой и горячей, как будто она всё ещё нервничала. Он едва различал её аромат — розовое масло. Тот же самый запах, что был на ней, когда он впервые увидел её и услышал её голос. Они покачивались в такт музыке, и её волосы скользили по его руке. Ей было легко, удобно; она идеально помещалась в его руках. Идеально.
Всё, что от него требовалось, — это сказать «да». Не пройдёт и дня, как он уедет с ней в Париж. Будет обладать ею — Аланой ДеВийт, самой желанной женщиной в мире, по сравнению с которой все остальные женщины, которых он знал, даже Моника, казались глупыми, вздорными, неуклюжими, бестактными эгоистками. Всё, что нужно, — просто сказать «да». Он станет международной моделью, прославится, будет у всех на виду и начнёт получать в год больше, чем заработал за последние шесть. Будет посещать вечеринки, ужины, званые вечера, ездить на курорты, в спа-отели, ночные клубы. Увидит, как живут богатые и красивые, испорченные и недосягаемые. Всё, что он должен сделать, — сказать «да». Он знал, что секс с Аланой не вызовет проблем. Даже сейчас он чувствовал тепло внизу живота, какого никогда не будила Мирелла или другие женщины. Он знал, что и с мужчинами ему станет проще. Что с ней он будет свободен исследовать, что кроется за смесью влечения и отвращения, которое он питает к ним, особенно к Эрику. Она будет деликатна, когда нужно — отойдёт с дороги, и вернётся, когда снова понадобится ему. Состариться вместе. Может, завести детей. Встречаться с кинозвёздами. Ездить в больших чёрных автомобилях. (Кто это говорил? Лумис, верно?) Всё, что от него нужно, — просто сказать «да». Он заслужил право побаловать себя после кошмара этих шести месяцев. Всё, что от него требуется… Что ещё может его удержать? «Шёпот»? Лицемерие! Преподавание? А нужно ли оно ему теперь? Книга? Закончит ли он её? Нет, ничто.
Но в ту же секунду, когда он пришёл к этому выводу, он понял, что не улетит с Аланой в Париж на шестичасовом рейсе — или на любом другом. Не потому, что это не стало бы лучшим, что случалось с ним в жизни. Стало бы. И не потому, что что-то держало его здесь. Его ничто не держало. Он не улетит по одной, но неодолимой причине: потому что вчера, дожидаясь Присциллу Вега, он принял решение — первое и лучшее решение в своей жизни: прожить эту жизнь, какой бы она ни оказалась. Свою жизнь, а не чьё-то представление о том, какой она должна быть. Даже если этот «кто-то» — Алана.