Общение мое с Чузыркиным началось с конфуза. Поскольку я считал себя единоличным хозяином половины дома, то тотчас же и выкинул в выгребную яму грязную банку со скорлупой, по всей видимости куриной. И оказалось, поступил опрометчиво: Чузыркин собирал яичную скорлупу как минеральную подкормку для кур.
— Неужто этот идиот выбросил? — возмутился он, стоя у края ямы.
Я сказал, что сделал это я — по неведению. И поинтересовался, о каком идиоте идет речь.
— Да об этом, о Николае, о Квасове, — сердито сказал Чузыркин.
— Но тут нет никакого Николая Квасова, — удивился я. — И не должно быть по условиям нашего с вами договора.
— Да его фактически, будем так сказать, и нету… — замялся куровод. — Он у тебя в зимней кухне базируется.
Зимняя кухня была заперта на ключ, пользовался я летней, расположенной на веранде.
Излишне говорить, что информация о неведомом сожителе мне решительно не понравилась.
— Да ты не переживай, — поспешил успокоить меня Чузыркин. — Он тихий, особенно когда из ИТК вернулся.
— Из ИТК?!
— Из исправительно-трудовой колонии. — И, не зная, чем еще положительно охарактеризовать, прибавил: — А уж когда впадает в оцепенение, его вообще не слышно. Лежит и курит. Что с него взять, с ненормального…
— Он еще и ненормален? — механически переспросил я, задумываясь. О чем — объяснять излишне.
— Ну да! — ухватился за вопрос Чузыркин. — Ведь он такое отчудил восемь лет назад — все Домодедово на ушах стояло!
И тотчас принялся излагать драматическую историю влюбленной пары и двух оставшихся не у дел супругов.
Услыхав имена действующих персонажей, в частности Юлии и Романа, я по ассоциации вспомнил название шекспировской пьесы — в том его виде, как оно было впервые переведено на русский: «Роман и Улита». Улита — Джульетта, греческий вариант — Юлия; Роман — Ромео. Да и страсти в драме Юлии и Романа — не говоря уж о Квасове и Людмиле Федоровне — по своему накалу показались мне тоже достойными темперамента английского драматурга.
Вдруг Чузыркин прикусил язык. Во двор вошел незнакомец — высокий, седой, коротко стриженный, лет пятидесяти. Одет он был в серый костюм в полоску и вишневый галстук, в одной руке нес дипломат, перехваченный проволокой, в другой — пластиковый пакет, скорее всего с продуктами. Увидев нас, сухо поздоровался, достал с притолоки самопростейший ключ и отомкнул дверь, как я понял, в зимнюю свою кухню.
Чузыркин, сославшись на дела, улизнул к себе, а минут этак через десять незнакомец вышел во двор уже в спортивном трико и с мокрыми волосами. Теперь морщины на его загорелом лице были сложены в самую что ни на есть приветливую улыбку, глаза смотрели ясно, доброжелательно.