— Не хочется расставаться даже до завтра, — сказала Полина. — Вдруг опять угодишь в психушку.
— Нашла из-за чего переживать.
— Мне так не хватало тебя!
Она врала искусно, с таким живым блеском глаз, что хотелось плакать. Вечно бы слушал ее вранье.
Утром, уточнила Полина, за мной заедет водитель и отвезет в одно место. Там повидаюсь с Трубецким. Это необходимо. Без его помощи нам не обойтись. Я не должен думать ни о чем плохом. Теперь, когда мы оба знаем, чего от него можно ожидать, он не опасен. Ей неприятно говорить, но, скорее всего, Эдичка затеял всю эту мерзость из-за полумиллиона долларов, которые мне задолжал. Что ж, тут мы подстрахуемся. Еще до встречи она отправит его в банк, где он откроет счет на мое имя. Ну, может быть, сначала не на полмиллиона, но уж на сто тысяч точно. Она заставит его раскошелиться и хоть как-то компенсировать причиненное зло.
— Не нужны мне его вонючие деньги.
— Пригодятся, — улыбнулась Полина. — Знаешь для чего?
— Для чего?
— Заберу Маринушку, и все вместе отправимся в кругосветное путешествие. Целый год будем путешествовать, или два. Пока не надоест. Я давно собиралась, да и тебе полезно посмотреть мир, как писателю.
— Трубецкого тоже возьмем с собой?
— Я бы взяла, — ответила серьезно, — но ему это будет скучно.
Я проводил ее до выхода из гостиницы и на прощание обнял и поцеловал в губы. Полина больно вцепилась ногтями в плечи.
Тот же смуглый клерк сиял за конторкой, как латунная бляха. Я ему подмигнул, он ответил тем, что поднял кверху два больших пальца. Возможно, это означало, что мы с ним оба болваны.
В мечтательном настроении я поднялся по лестнице и побрел по коридору. Ноги отчего-то заплетались, но уж точно не от шампанского. Дверь номера открылась сама собой. В проеме стоял незнакомый худощавый мужчина средних лет.
— Входи, — пригласил он и, так как я замешкался, протянул руку и дернул внутрь. В прихожей, не успел я рта открыть, мужчина нанес два точных стремительных удара в солнечное сплетение. Я перегнулся пополам, и он добавил коленом в горло. Хрипя, теряя сознание, я повалился на пол.
Очнулся: сижу, привалясь к стене. Состояние такое, словно выплыл со дна морского. Грудь разрывает кашель, но нет сил поглубже вдохнуть. В комнате никого, кроме Федоренко, укоризненно покачивающего головой. И его-то еле разглядел сквозь влажную пелену.
— Эх, Ильич, — посочувствовал Федоренко. — Ведь предупреждал, чтобы без баловства. Но ты, видно, не можешь, чтобы не куролесить. Что, где болит?
Наклонился, помог подняться, чуть ли не волоком перетащил на постель. Оттуда я свесил голову вниз и выблевал прямо на ковер.