Она встретилась с его суровым, неумолимым взглядом.
— Потому что хочу тебя. Ты красивый дьявол и целуешься так, что сразу ясно — ты знаешь в этом толк.
— Моих поцелуев тоже недостаточно, чтобы все объяснить. Мы целовались в переулке, но ты сбежала. Мы целовались на маскараде, и ты оставила меня в дураках. Если я и нужен тебе, то не только из-за поцелуев, какими бы приятными они ни были. Тебе нужно что-то еще, но что?
— Твоя доброта, — тихо вымолвила она. — Ты спас меня от тюрьмы. И сегодня взял всю вину на себя, чтобы леди Хартвуд не вышвырнула меня из приюта. До сих пор я видела так мало доброты от мужчин.
— Я был пьян, когда спас тебя от тюрьмы, и потом готов был овладеть тобой прямо на улице. Вот и вся моя доброта.
— Если ты и готов был овладеть мной, то не против моей воли. Мне с трудом удалось оторваться от тебя.
— Но ты сделала это. — Рот его сжался, отчего шрам побелел. — А когда я подбивал тебя встретиться со мной на маскараде. Разве порядочно было с моей стороны использовать памятный подарок твоего умершего возлюбленного, чтобы добиться того, чего я хотел? Перестань. Не принимай меня за дурака. Ты слышала, что сказал лорд Хартвуд. Я пытался купить тебя. Готов был сделать из тебя шлюху. Это тоже доброта?
Она отшатнулась, вжавшись в стул. Он не верит ее объяснениям. Ей придется быть с ним честнее. Она отправила в рот кусочек угря, не торопясь прожевала его и только потом ответила:
— Каковы бы ни были твои намерения, ты не принуждал меня к блуду. Я сама предложила тебе себя, потому что хотела этого.
— Но почему? Это ведь не из-за пятидесяти фунтов.
— Нет, не из-за них. Хотя я буду рада получить их, когда ты уйдешь.
— А ты бы отдалась мне без денег? Стала бы моей любовницей просто ради удовольствия? — Он был серьезен.
Трепет охватил ее тело.
— Да.
Его глубоко посаженные глаза засветились из-под черных ресниц.
— Признаюсь, я в недоумении. Почему?
— Потому что ты нужен мне.
— Ты откликаешься на мою доброту или на мою жестокость? — Его глаза буравили ее.
— И на то и на другое, — прошептала она. — Ты добрый, но не чересчур.
Это правда. Она откликается на его безжалостность так же, как и на доброту. Неужели леди Хартвуд права, утверждая, что Темперанс способна смертельно ужалить сама себя из чистейшего упрямства?
Его лицо сделалось настороженным.
— Ты с удовольствием унижала меня. Ты сделала это, когда бросила меня в переулке и когда вынудила обнимать тебя, одетую в мужской костюм, на глазах у толпы. Это доставляет тебе удовольствие? Или, поступая так, ты давала понять, что тебе будет приятно, если я отплачу тебе тем же?