Пикассо умер?.. И почему мать Фионы? Почему?!
Поскольку сегодня все как-то сошлось в одном, Янос послал меня к Рафаэлю, который навя- зал мне дополнительный сеанс терапии. Это была О самая грубая терапия, с которой мне приходилось сталкиваться. И самая трудная.
Сеанс состоит у нас из тридцатиминутного слушания музыки и размышлений и еще тридцати минут разговора с Рафаэлем,
Мне не пришлось долго думать, что рассказать Рафаэлю. Поэтому те полчаса, которые я пролежала на диване в кабинете для групповых занятий и должна была размышлять, показались мне чрезвычайно долгими. Я не нашла ничего лучше, чем грызть ногти. Последний раз я грызла ногти лет в семь-восемь...
Я весь день была не в себе и, когда наконец оказалась на диване у Рафаэля, могла только рыдать. Я рассказала ему всё. Почти всё. Я рассказала, что страшно боюсь ехать к родителям, что боюсь встретиться с матерью и что мне очень хочется вызвать у себя рвоту. А Рафаэль вдруг просто сказал, что мне не стоит переживать из-за человека, который никогда не переживал из-за меня и все равно меня не любит. Сначала я раскисла и начала бормотать, что я абсолютно уверена, что мама меня любит. Но Рафаэль только посмеялся. Я замолчала и не сказала больше ни слова. А потом снова заревела, потому что поняла, что он прав. Чтобы окончательно меня убедить, он объяснил, что зависимые любят только свою зависимость и больше ничего. Тут уж нервы у меня окончательно сдали, потому что реальность умеет делать очень больно.
Но Рафаэль хотел раз и навсегда лишить меня всех иллюзий. «Дорогая София, уже несколько месяцев мы на наших сеансах говорим только о твоей матери. А ты должна бы разобраться и в своих отношениях с отцом. У него, несомненно, тоже рыльце в пушку, он явно не совсем такая невинная овечка, каким ты его изображаешь. Ты идеализируешь его без всякой на то причины. Подумай о своем папочке до понедельника! А выходные ты вполне переживешь, может быть, они окажутся даже очень приятными».
То, что Рафаэль заговорил о моем отце, заставило меня на минуту окаменеть. Потом появились мурашки, а чуть позже страх. Я ни за что не смогу рассказать Рафаэлю историю с видеокассетами. Во-первых, на отца тут же донесут, а во- вторых, возможно, Рафаэль отправит меня в закрытую психушку, потому что я больше двух лет живу с этим знанием и до сих лор ничего не предприняла. Совесть мучила меня весь вечер так, что мне стало плохо. И поговорить не с кем...
Воскресенье, 21 марта 1999
Я не поехала к родителям. Мама заболела, и мы перенесли нашу встречу на... на не знаю когда. Фионе я написала письмо на четырнадцати страницах. Сегодня я в пух и прах переругалась с Эрвином, потому что он утверждает, что я снова «взяла курс на похудание». Вроде бы пусть говорит что хочет, мне не мешает, но если бы это действительно было так. А в данном случае он неправ. Сейчас я вешу 61,2 килограмма. Вполне достаточно. Мой нормальный вес находится в границах от 57 до 65 килограммов, то есть у меня самое то. И тут вдруг является Эрвин со своими офицерскими замашками и начинает воображать, что знает всё лучше всех. Хотел заставить меня съесть свиной шницель, а я их даже видеть не могу. В конце концов мы сошлись на гигантской порции салата. Он хоть' вкусный, хотя такой же маслянистый, жирный, как свинина.