Около нас сбирались канаки, пели и играли на дудках; мы и сами пели; молодость затевала разные игры; чехарда так соблазнила морского министра Таити, приехавшего вместе с королем и министром иностранных дел на одном из наших корветов, что он не выдержал и пошел сам скакать и становиться в позу, чтобы через него скакали другие.
— Чтобы вполне быть удовлетворенным, надо перескочить через короля, — сказал кто-то; но король не решился на чехарду.
На берег привозился ужин, чай, и жгли фейерверк; ракеты летали чуть не выше гор; фальшфейеры освещали синим пламенем роскошные пальмы, придавая ночной картине много фантастического.
Клипер наш должен был отвезти короля с министрами в Папеити и уже в море соединиться с другими судами, чтоб идти дальше. Переход, который мог быть совершен в несколько часов, продолжался целые сутки; и клиперу, казалось, не хотелось уходить из этих благословенных стран: то ломалась машина, то винтовой гордень какая-то распух и не лез туда, куда его пихали; потом заштилело; одним словом, все какая-то не ладилось, всякая каболка, казалось, предъявляла свое нежелание выходить из того очаровательного круга, в который попали мы; и ей было тепло, и она ощущала что-то новое под этим солнцем… Как и следовало ожидать, реакция должна была совершиться сильная со стороны разумных начал, желавших вступить в свои права. Редко случалось видеть подобную суету, работу и крики, как во время этого перехода. Король и морской министр смотрели на все в недоумении и все время жались около баркаса; a министр иностранных дел, вероятно не знавший уставов военной службы, взлезал на гакаборт и принимал такие позы, которые были бы приличны на ветвях, где-нибудь в лесу, a уже никак не у бизань-мачты. Видя офицеров, бегавших и сердитых, все они возымели к ним глубокое уважение, ловили их взгляды, a иногда и шапки, когда они, сдуваемые ветром, летали на палубу. К вечеру мы опять увидели Таити.
Садилось солнце и последними лучами, как обыкновенно говорится, освещало только что освеженную теплым дождем зелени. Красивая кайма, окружающая рейд, блистала своею листвою, холмы зеленели, на горах обозначались тенями все их овражки, все неровности. Через полчаса мы стали сниматься с якоря… Прощай, Таити!.. Стемнело; тихим ходом оставляли мм рейд, на котором проведи, конечно, лучшие дни нашего плавания, может быть, лучшие минуты нашей жизни. Близкое соприкосновение с природой оживило всех лас, как будто обдало живою водою. Мы узнали, или, по крайней мере, видели здесь возможность радостей, возможность наслаждения и увлечения тогда, когда для лас уже, казалось, наступало время воспоминаний и разумного расчета; на Таити мы были молоды, и в сердце многих из нас пробудилась та струна, с звуком которой понимаешь Ромео и Джульетту. Нашею Джульеттой была природа, говорившая с нами бесчисленными сердцами и смотревшая на лас бесчисленными глазами. Мы следовали ей доверчиво, и она прижала нас к сердцу, как любимых детей. Она ввела нас в жизнь, она и уведет. Мы доверяемся ей; пусть делает с нами что хочет; она не возненавидит своего творения! (Goethe.)