– Те, кем вы оба были до этого дня, умерли. Сейчас вы родились вновь и не принадлежите себе, – вымолвил тысячник, словно чеканя слова на стальном клинке. – Я награждаю вас деньгами и отпускаю на месяц. Проведите его без отчёта, как захотите.
Лучи восходящего овала солнца неумолимо сокращали тени горных вершин, проникали в глубь щелей и расщелин, ко дну сбегающей от ледников речушки, в озёра и овраги, в заросли деревьев и кустарников. Словно по причине неуёмного любопытства, они высветили проход внутрь пещеры, где лежали две головы крупных барсов. Головы будто дремали, неподвижные и тихие. За ними покоилась шкура гималайского медведя с неестественно задранной большой мордой, обнажающей в оскале жёлтые, похожие на клыки зубы.
Как и в другие погожие дни, когда лучи солнца золотисто расцвечивали дальнюю стену, шкура зашевелилась, морда вздрогнула и, сдвинутая в сторону, открыла загорелые до оттенков бронзы плечо и торс молодого человека. Шкуры барсов являлись его ложем, а их головы служили ему изголовьем. Отвернувшись лицом от неровной стены, он спросонья потянулся в сладостной истоме беззаботного отдохновения тела и духа и скинул с себя шкуру окончательно. Холодный воздух раннего утра обдал его с ног до головы, сгоняя остатки ничем не тревожимого сна и наполняя бодрой свежестью. Удача ещё раз потянулся и вскочил.
Солнце нежно ласкало и слепило одновременно. Он вынужден был прикрывать глаза ладонью, когда выходил из пещеры на уступ, который был около пяти шагов в длину и шагов семь в ширину. Слева были навалены кучей сучья и сухие ветки, палки, принесённые из ближайших зарослей, рядом с ними прятал остатки золы сложенный из плоских камней очаг, а впереди был край обрыва в низкую расщелину. На видимых в удалении горах белели панцири льда и снега, и их вершины заострялись к голубому небу, к порождающей душевный трепет необъятности и непостижимости Вечности, как главной сути Бога. И как посланник Бога, в виду их очертаний парил коршун, плавно возвращаясь с какой-то добычей в когтях к своему гнезду поблизости.
Каждое утро, когда его будило солнце, умиротворённый этим видом, Удача сохранял на весь день лёгкое, приподнятое настроение, желание двигаться и действовать. Он спрыгнул к нижней ступени уступа и, птицей раскинув руки, отпрыгнул, полетел головой вниз к ворчанию речушки. И успел испытать мгновения радости полета, прежде чем ворвался в обжигающую ледниковую воду, в яму с испуганно метнувшимися в разные стороны рыбёшками. Пронырнув в хрустальной прозрачности до самого покрытого камешками дна, выбрал один из них, округлый, как птичье яйцо, сунул в рот и оттолкнулся ногами от остальных, устремился вверх.