От домика ему навстречу выступил старик китаец, опрятный и благообразный. Как будто давно поджидая именно его прихода, старик в молчании поклонился, рукой приглашая войти внутрь, а затем отстранил шелковый полог и пропустил его впереди себя. Знаком худой руки старик предложил ему опуститься на шёлковую голубую подушку, после чего бесшумно, мелкими шажками удалился. Поблизости застрекотала неизвестная ему мелкая птица, но она издавала звуки не от беспокойства и утихла так же внезапно, как дала о себе знать. Он невольно вслушивался в безветренную тишину и не мог расслышать, чтобы кто-то был поблизости или подходил, направлялся к домику.
Взор невольно блуждал по бледно-розовым стенам, однако раз за разом возвращался к золочёной чаше, имеющей вид внешних лепестков лотоса. Она была поставлена на резную подставку из красного южного дерева, и от белой массы в ней курился, лениво поднимался к светлому потолку белесый дымок. Отдаляясь от чаши, дымок растворялся в воздухе, наполняя его нежным благовонием, запах которого Удаче был не известен. Голова у него начала кружиться. Безотчётная тревога, как змея, зашевелилась в глубине сердца, он хотел привстать и не смог. Ноги отказывались подчиняться, а приподнятая с усилием рука теряла силу, плетью безвольно обвисла к подушке. Чувства притуплялись, и, как в дурном бреду, у входа неожиданно появился осклабившийся, словно чем-то очень довольный шакал, Джуча.
– Джуча?! – мысленно прошептал он, но и мысли закружились в хороводе вместе со стенами и потолком, опрокидываясь на него, обрушивая его в пучину бледной темноты с уносящимся пятном света, который скоро исчезал в бессвязном и вечном хаосе каких-то перемещений всевозможных образов и теней.
Он находился в похожем на бред сне мучительно долго, смутно понимая, что безвольно, не то едет верхом, не то бестелесным облаком плывёт среди других мрачных облаков над многочисленными серыми горами, между пологими склонами которых иногда возникают похожие на змей речки. А какие-то безобразные и неясные лики с угрозами клубились вокруг, тошнотворно и навязчиво распоряжались им, будто он стал их пленником. Вдруг похожие на всадников облака пропали, а потом слабо пробился лучик далёкого-далёкого свечения, зыбкий, мерцающий. Всем существом он потянулся к нему, пытаясь пробиться сквозь мрак бездны. Лучик пропал. Но позже появился опять, чтобы опять исчезнуть. Наконец луч прорвался, стал уплотняться, вбирать в себя белый свет отовсюду, раздирая дым тревожного мрака... Прорвал мрак, превратил в клочья и разом, до жгучей боли в глазах ослепил.