Он проснулся мгновенно, резко поднялся. Осмотрел кружева белой ночной сорочки, белые простыни на широкой и непривычно мягкой постели, вспомнил, где он, и успокоился. Солнце уже взошло, через деревянные жалюзи восточного окна оно расцвечивало спальню оранжевыми полосами. На лужайке между его спальным домиком и главным домом раздавались воинственные вскрики, и слышалось шуршание травы от торопливых пробежек. Он поднялся, надел тёмно-серые штаны, подаренные ему накануне французом, подвязался красным шёлковым кушаком. И босиком вышел наружу.
Сад нежился в утренней прохладе. В высокой кроне остролистого дерева, на гибких ветках устроились павлины, поглядывали вниз, будто пытаясь догадаться, что же там происходит. Патрик ловко работал длинной шпагой, легко перемещался по лужайке рядом с тенью кроны. Свободная рубаха у него липла к потной спине, и смуглое лицо в обрамлении слипшихся чёрных волос блестело от пота. Синие штаны и чёрные сапоги с отворотами, в которые были заправлены штанины, не мешали ему сражаться с несколькими растворёнными в воздухе противниками, на выпадах протыкать чучело в отмеченных белой глиной кружках. При виде молодого человека, который оказался невольным гостем в этом доме, он прекратил занятие, отёр рукавом пот с бровей и со лба, затем приветствовал его взмахом руки со шпагой, крепко сжатой в кожаной перчатке с широкими отворотами.
– Не хочешь ли попробовать оружие европейцев? – предложил он с плохо скрытым вызовом.
Не дожидаясь ответа, перехватил шпагу за клинок, с резкого замаха откинул рукоятью к нему. Удача вынужден был сделать шаг вперёд, чтобы поймать её за рукоять почти у земли. Она показалась ему лёгкой, очень удобной, но ненадёжной. Патрик отступил, взял прислонённую к стволу дерева вторую шпагу, и Удача понял, что испытание приготовлено заранее и будет серьёзным. Его противник изогнул клинок, пробуя его на прочность, остался доволен и подбоченился левым кулаком, холодно наблюдая, когда он даст знак готовности.
Показав несколько приёмов, француз предупредил о переходе в нападение и сразу заставил его отступать, уклоняться, отпрыгивать, подавляя волю, наказывая за каждый промах. Разрезы на рубашке, кровоточащие царапины от острия шпаги явно указывали, что учитель обращался с ним, как со щенком, впервые брошенным в реку и обречённым либо тонуть, либо барахтаться, но плыть. Удача отбивался и выжидал, по ходу изучая применяемые против него приёмы. Попытавшись выполнить один, который показался простым, он был тут же ранен в предплечье.