Ага, двадцать лет назад ты ругал мои стихи. А я вот только сейчас нашел это письмо, на желтом, ломком листочке. Ну да, тогда не до стихов мне было, влюбился, вот и не прочитал твое письмо. А потом ты заболел и стало не до стихов тебе, и я так и не высказал, что каждое твое слово — драгоценно, и что если ты скажешь — я вообще заброшу эти рифмы и перейду на прозу. А теперь я и лица твоего не помню. Плохая память на лица, я даже ту, которую тогда любил, не помню. Столько смертей за последние десять лет. Совсем недавно — брат, король. Я его не любил, но ведь — брат. И даже слушал меня иногда, и отравить не пытался, а ведь я — старший, трон-то по праву мой. Как хорошо, что мне достался такой решительный брат и не менее решительный племянник, а то пришлось бы мне управлять этим маленьким осенним королевством. Нет, лучше сидеть среди старых, сладковато пахнущих книг и вспоминать старых друзей. Тебя вот сегодня вспомнил… Как плохо быть старым и мудрым, как плохо, что нет никого, чье слово было бы законом, кого можно было бы с восторгом слушать… Как давно ты умер, а мне без тебя до сих пор плохо. Интересно, где-нибудь люди встречаются? Если бы было возможно хоть раз еще встретится всем вместе — тебе, мне, Ей, тем кто разъехался и постарел, тем кто сгинул, тем, кто так изменились, что не помнят себя — прежних… Если бы… Вот говорят, в раю будешь с богами общаться. Я старый книжник, на что мне боги, мне бы с друзьями… Проклятая осень, а ведь в молодости было сплошное и яркое лето…
…Так, этот заговорил совершенно не к месту. Да, мне без некоторых — плохо, но дядюшка принца (короля ныне) тут причем? Бедный, зачем его-то заставлять мучиться, его, близорукого и добродушнейшего, писавшего в молодости такие прозрачные и немного старомодные стихи. За что этот ушедший его ругал? За что я его, бедного придумала и наградила старостью, болью в пояснице и бессонницей? Впрочем, нет, боль в пояснице я не упоминала, значит — не болит. Светает. Мысли путаются, а ведь есть еще несколько лиц. Например, любимая моя ведьма, ехидная и очкастая, она явно приставала к принцу, и не то, чтобы вправду хотела чего — так, веселилась. А принц благонамерен, и раздражался, а сейчас вообще готов войной пойти, потому как слишком много она знает и видит, моя ведьма, и о Принцессе все знает, а язык у нее подвешен — ого-го, не то, что у меня:
…Отражение в зеркале показало мне язык. Честное слово, я тут не причем! Ну кто виноват, что молодой король меня не пригласил на бал? Да пригласил бы — я бы и не пошла, со мной просто, хорошая я, сущий ангел, только что крылышки не режутся. А раз не пригласил — так сам виноват. Я ведь даже праздник ему портить по-настоящему не стала, так, настроение испакостила и ему и дочке герцоговой. Дочка-то посильнее его будет, вся в бабку, большое будущее у нее, может лет через тридцать в ученицы возьму. Короля потом самой жалко стало, он, бедный, принцессу ждет, а принцессы все нет и нет, и все октябрь и октябрь. Да я ведь и не виновата, что так ему плохо стало, мне и самой надоело в этой осени ошиваться. А что поделаешь, осенняя ведьма. Бывают ржавые. Бывают черные. А я вот осенняя, мне бы кленовым листочком перекинуться, дождичком там кому зашиворот. Не любят меня и правильно делают. Менестрель вот этот перепугался давеча до смерти, когда я прямо к костру его походному из листвы выскочила. Сыграй, говорю, на лютне, чтоб за душу взяло. Сыграл. Взяло. И кто его балладе этой унылой выучил: длинная, нудная, и про смерть. Помирает героиня баллады и куплетов двадцать помирает, в страшных муках. Не дослушала я ее, плюнула на менестреля и на девчонку его. Меня ведь просто отпугнуть — стихи плохие почитать или запеть фальшиво. Не терплю. Мне б в столицу податься, литературным критиком работать, а я для чего-то башню свою черную ремонтирую. Крысы проржавели (ну, да, железные, не живых же заводить, бр-р-р), летучих мышей моль за лето поела, гобелены истрепались, приведения болеют… Вот что значит — нет мужчины в доме. Эх, колдуна бы мне сюда, чтоб всех крыс починил, чтобы лестницу прогнившую подправил: Да все колдуны в апрель да май перебежали, кобели проклятые, а я вот тут, в этом октябре: Ну и что ты язык-то показываешь? Развоплощу!