– Нет ничего более непостижимого для человека, чем он сам. Если будем мы иметь веру с горчичное зерно, то сдвинем эту гору. Вот это я усвоил. И сегодня я удивляюсь, с уважением слушая свои собственные слова. Апостолы были неграмотными, невежественными рыбаками. Но они принимали огонь, сходящий с небес. Они не стыдились своего невежества – у них была вера в Святого Духа. Этот дар принадлежит лишь тому, кто захочет принять его. Достаточно лишь поверить, принять и не бояться совершить ошибку.
Дева с улыбкой стояла передо мной. Вот уж у кого были все основания плакать – а она улыбалась.
– Продолжай, – сказала я.
– Я уже все сказал. Надо принять дар. И тогда он проявится, обретет свое выражение.
– Эта штука так не работает.
– Разве ты не понимаешь меня?
– Понимаю. Но я – такая же, как и все прочие люди: я боюсь. Тем, о чем ты говоришь, можешь воспользоваться ты, твой сосед, но не я.
– Все изменится, когда ты поймешь, что мы подобны вот этому младенцу перед нами, что глядит на нас.
– Но к этому времени все мы осознаем, что подходим слишком близко к свету и не сможем возжечь свое собственное пламя.
Он ничего не ответил.
– Ты не договорил насчет семинарии, – спустя некоторое время напомнила я.
– Я не уйду из семинарии.
И прежде чем я успела что-то ответить, встал и направился к алтарю.
Я не шевельнулась. Голова пошла кругом, я не понимала, что происходит. «Не уйду из семинарии»!
Лучше не думать. Плотина прорвана, любовь затопила душу, и поток мне не сдержать. Есть еще один выход – призвать на помощь Другую, ту, кого душевная слабость делала суровой, а робость – холодной, но я больше не хотела этого. Я больше не могла смотреть на жизнь ее глазами.
Думы мои прервал внезапно раздавшийся звук – пронзительный и долгий, словно рядом кто-то взял ноту на гигантской флейте. Сердце мое заколотилось.
За первым звуком последовал второй. Потом еще один. Я оглянулась назад: деревянная лестница вела на небрежно сколоченный помост, резко контрастировавший с ледяной красотой и гармонией церкви. На помосте я увидела старинный орган.
И – его. В полутьме я не различала лица, но знала – он там.
Я поднялась с места, но тотчас прозвучал его взволнованный голос:
– Пилар! Оставайся на месте!
И я повиновалась.
– Пусть Великая Мать вдохновит меня, – продолжал он. – Пусть музыка сегодня станет моей молитвой.
И начал играть «Аве Мария». Было часов шесть, наступало время «Ангелуса» «Вечерняя католическая молитва. – Прим. перев.», время, когда свет и тьма перемешиваются. Звуки органа гулко разносились по пустой церкви, проникая, казалось, в древние камни ее стен, перемешиваясь с духом легенд и жаром молитв, окутывавших статуи святых. Я закрыла глаза, чтобы музыка проникла мне в самую душу, смыла с нее страх и чувство вины, внушила мне, что я – лучше, чем думала, сильней, чем считала себя.