сражение началось. В такт литаврам и флейтам зазвенели клинки, разом скрестившись с милицейскими дубинками, ноги в ботинках и сапогах пришли в движение, и шаг за шагом гостей, охранников, врачей, медсестер, санитаров, нянечек и будущих мамочек затянуло в боевой коловорот. Нападая, отступая, скрещивая оружие, воюющие ловко подскакивали, складно перебегали по наборному мраморному полу — быстрее, быстрее. Это было весьма необычное сражение. Вместо того чтобы вступить в бой, сбежать или обезуметь от ужаса, Вартан Мартиросович вдруг совершенно успокоился. Щелкали каблуки парадных туфель, плясали гости в развевающихся плащах, изгибались в прыжке милиционеры, кружились медсестрички, и даже великаны-санитары отчебучивали на удивление ловкие па.
На самом пике жаркого боя с могучим криком «хэй!» танец оборвался. Потянулись в арки с дверками улыбчивые милиционеры, мамаши, медперсонал, а заодно и лишние гости со своими саблями. Мраморный зал вновь был холоден, стерилен и гулок, а откуда-то из тени вынырнула седая женщина в белом халате, которая торжественно несла пухлый розовый сверток. «Сегодня покоя точно не жди!» — охнул про себя Вартан Мартиросович, который надеялся, что все приключения уже позади и можно наконец отправиться в ЗАГС, в храм, в ресторан, куда угодно, где обычно сочетаются браком порядочные граждане.
Женщина остановилась рядом с мужчинами и, не говоря ни слова, протянула сверток доктору. Теперь он увидел лицо ребенка. Девочка спала. «Они что, хотят, чтобы я чужого ребенка принял за своего? Или напомнить, что молодость прошла? Чего они ждут от меня?» Он еще раз посмотрел на спящего младенца. Да, разумеется, это была другая девочка. По правде говоря, Вартан Мартиросович давно уже забыл, как выглядела Ануш в тот день, когда ее забирали домой. Но как только в его руках оказался нетяжелый конверт и он увидел в оконце розовых кружев крохотные ноздри, еле колеблемые сном, он почувствовал млечный запах совсем новой жизни и понял, как далеко ушел тот день. Вартан Мартиросович вспомнил, как волновался, впервые взяв на руки дочку, потому что он, медик, не знал, под каким углом ее держать, можно ли прижимать к груди и дышать на беззащитное лицо своим обычным, взрослым дыханием. Руки тоже сами вспомнили это напряжение предельного внимания, когда нельзя, невозможно совершить ни малейшей ошибки. Вартан Мартиросович посмотрел на еле намеченные бровки девочки и вдруг понял, что ничто не ушло, все живо, и его нынешняя ворчливая опека над дочерью есть продолжение вот этого самого заботливого отцовского напряжения. Грозные брови доктора дернулись, и он принужден был силой усмирить разгулявшееся дыхание и ниже опустить голову.