Долго слушал Затырин короткие гудки. Потом будто опомнился, позвонил в отдел:
— Гусаков! Что там у вас? Задержанных не трогать! Сейчас сам подъеду!
— Товарищ подполковник, но вы же сказали Малохоеву...
— Убью, Гусаков, если вы там что-нибудь с ними учините! Оставить! Все отменить! Приказываю!
Холодная волна прокатилась по спине. «Это ж надо, — думал полковник, одеваясь, — заставь дураков Богу молиться, так они и себе, и Господу нашему все мозги повышибают! С кем работать приходится!.. Вот же, блин, афронт! Всяко бывало, но чтоб такое...»
Нехороший внешний вид был у задержанных. Правильнее сказать, что озверевший Малохоев сделал с ними то же, что Сороченко с Теребилиным устроили ему с Быковым. На лицах обоих закованных в наручники задержанных, валявшихся на полу в разорванных и окровавленных рубашках, не осталось живого места. «Эх! — с отчаянием подумал подполковник. — Как тут извиняться?»
Но он громко, чтоб слышали избитые люди, приказал дежурному всех тех, кто принимал участие в истязании задержанных, немедленно отправить под строгий арест. И применить статью о превышении служебных полномочий — по всей ее строгости, чтобы суд влепил зарвавшимся негодяям по максимуму.
Естественно, новое указание было как гром среди ясного неба, но возражать разъяренному начальнику управления и тут никто не рискнул. Кажется, все начали понимать, что их крепко подставили и за скорыми «наградами» дело не станет.
А Затырин велел немедленно снять с пострадавших наручники и вызвать медика, чтобы обработал раны. Передать задержанным все, что у них было изъято, и со всем уважением доставить в его кабинет.
Подполковник приказал еще накрыть в кабинете чай, может, они захотят попить после всей этой встряски. Да оно и как-то по-человечески, когда не просто — извиняюсь, мол, а вежливо — не желаете ли чайку, а то ночь холодная.
К счастью, когда задержанные умылись и привели себя и одежду в порядок, вид у них оказался не то чтоб полностью пристойный, нет, помятый, конечно, но не так сильно, как сначала показалось. Тертые, видать, мужики, им терпение привычно. И другое объяснение было. Это только будучи в трезвой и холодной ярости можно изуродовать человека как бог черепаху, а когда ты ослеплен жаждой мщения — и удары у тебя все же не те. И потом, в камеру к задержанным вошел только Малохоев, Быков-то отказался, не говоря уже о Чуркине, который претензий к мужикам вообще не имел. А Малохоев хоть и дурак, каких мало, зато все-таки более наглый, чем умелый. Лупить сапогом по почкам — этому он научился, а больше ничему, поэтому и серьезных ран у пострадавших от него снаружи не видно. Опять же и его понять можно — согнувшись передвигается, видать, крепко ему досталось.