«Жаль, этот фриц мог бы помочь. Количество людей, схема постов, график смен, границы участков, которые охраняются, расположение внутренних помещений, расписание сеансов связи, оперативное прикрытие, план экстренной эвакуации и так далее... Всё это, по идее, этот индюк может знать. Но он, кажется, уже сообразил, что убивать его мы пока что не собираемся, поэтому, несмотря на страх, вызывающе твердил: «Я вам ничего не скажу!» Вот же ж, гад! Когда план уже продуман и запущен, его сведения мало что могут изменить. Значит... Ладно. Сейчас меня волнует другое. В первую очередь: как этот Айхлер оказался в таком отдалённом от станции месте? Офицер, гауптман, он не похож на исполнителя чрезвычайной миссии, на личного представителя фюрера — тоже. Стало быть, с ним была группа. Где она? Или они потеряли друг друга в метели, что маловероятно, или группу уничтожили. Кто? Кроме них и нас, здесь никого нет. Выходит, наши?.. Чёрт с тобой, фашист! Молись своему фашистскому богу, тварюка, что возиться с тобой некогда. Но...»
Щербо медленно поднял руку и внезапно резко рванул тесёмку капюшона на горле гауптмана. Тесьма затрещала. Он засунул руку под олений ворот, нащупал петлицу и дёрнул на себя, словно желая удостовериться, действительно ли имеет дело с офицером. Делал он это нарочито грубо, давая понять спесивому немцу незавидность его положения. В глазах Щербо промелькнуло пренебрежение, которое немец уловил и отвернулся.
— Ладно, я не буду подвергать испытанию ваше солдатское достоинство, — жёстко, словно взвешивая каждое слово, произнёс Щербо. — Но вы должны ответить мне на один вопрос. Можете ограничиться «да или нет».
Немец внимательно посмотрел на Щербо, ожидая подвоха.
— Вы командовали группой, которая преследовала моих бойцов? «Если он скажет «да», тогда это на девяносто пять процентов правда. Тогда, его группу уничтожили мои ребята...» После долгой паузы немец выдавил «нет». «Жаль. Что ж, он поможет нам в другом».
— Гаральд, объясни гауптману правила поведения на лавиноопасном склоне, — Щербо отошёл, даже не взглянув на немца, так, словно ответ, который он ожидал, не имел для него ни малейшего значения.
Барак стоял прямо на леднике. Если бы не островерхая крыша, он походил бы на железнодорожный вагон, правда, вдвое длиннее и шире.
«Остроумно сделано — на сваях, — размышлял Байда. — Летом снег тает, внутрь натекает талая вода, здание перекашивается. Сплошные неудобства. А так — добро пожаловать. Но, хоть сейчас и лето, половодья что-то не видать, только метели и морозы. Надо полагать, не всегда так... Или... Глетчер понемногу движется, едва заметно... Немцы просто так ничего не делают».