к воде и кувшину,
к росе и ягненку,
и к хлебу, что сладок для нашего нёба —
ведь он же из рук материнских —
Земли.
Перевод Е. Бауха
(Из цикла «Стихи о хлебе и воде») /Перевод Е. Бауха/
...Замеси и сделай лепешки.
Бытие 18:6
Имя твое мне так вольно и лестно
ясное произнести:
шатер распахни, как Сарра, и тесто
— лепешек испечь — замеси.
Солнце на небе — камея, монисто.
В ноздрях кольцо — месяц.
Пшеничной возьми. Бела и мучниста,
ночь нам лепешки замесит.
Пришедший с дороги требовать волен
что угодно его душе.
Вода для мытья. Горячий хлеб с солью.
Вода для питья — в ковше.
Перевод Е. Бауха
(Из цикла «Стихи о хлебе и воде») /Перевод Е. Бауха/
Когда, руки омыв, кувшин мы нальем,
к горячей притронемся хале, —
пойдем и хвалу троим воспоем,
как отца родного, похвалим.
Им — от чресел моих,
им от чистого сердца
тройная хвала под небосводом:
мельнику, мелющему зерно,
пекарю, замесившему тесто,
водоносу, черпавшему воду.
Перевод Е. Бауха
(Из цикла "Стихи о хлебе и воде") /Перевод А. Пэнна/
Дождь!
Да святится имя его!
Влажная милость неба.
Пойте хвалу плодоносности вод,
пойте хвалу хлебу.
На глыбы смотрите — просты и ясны,
прах их засеян и жарок.
Славь же, земля, колосистые сны —
ветра и ливней подарок.
Твоя радость в росе.
И тучны тяжело
твоих грудей и чрева массивы.
Хлебу насущному бейте челом,
хлебу спасибо!
Перевод А. Пэнна
ЗНАМЕНИЕ /Перевод Е. Бауха/
В сплетеньях леса — залп вражды. И говорок
чуть слышный зреющих хлебов, и шум — равнин...
С кем мальчика сравнишь. Отец? Кто в обморок
так падает от жажды и томленья до седин?
Упряма ночь его, чистосердечна.
Скопленье звезд в окно к нему течет —
рукою, расточительной и млечной,
хлестать простор, когда светать начнет.
Гнетут его намеки всех ночей,
лишь песня знак дает, как вздох, свободный,
и по краям зари той — первородной —
кровь Авеля. О, звездный взмах мечей!
Перевод Е. Бауха
ГУЛ ВЗРЫВА /Перевод Е. Бауха/
Вгрызаясь в плотность взрывом и глыбами белея,
как шерсть, дыбятся тучи, и пламя рвется вслед.
"Эй, слышишь, сын Амрама!" — овечка в страхе блеет
перед кустом терновым, в котором Бога нет.
Где ты, пастух? Где ключ, что чистой влагой налит?
Огонь давно погас, колодец наг и сух.
Зеленые глаза по-волчьи небо пялит,
и на колени встал среди овец пастух.
Пред мглой вечерней встал, застыл под лунным кругом.
И память Акейды[12] мелькает, горяча.
Извечно поколенья так говорят друг с другом
под сталью равнодушного меча.
Треск ледяных оглыбин, гром рухнувшего Храма...
Ошеломит тебя в тиши твоей мирской
гул взрыва... Слышишь, Господи, как мощью Авраама