– Тогда я что-то не пойму вашей власти, – шагая, тихо проговорил поручик. – Вроде с эсерами, а вроде и нет. Землю мою, дедовскую, полученную за восемьсот двенадцатый год, отобрали… чья она теперь?
Поручик пытливо посмотрел на рабочего.
– Земля теперь общая. В смысле народная, – убеждённо ответил Савелий Игнатьевич, переступая через борозду. – Ты что же думаешь, Мякишев… Кто у нас теперь власть? Ленин и временная диктатура пролетариата? Дзержинский и Брешковская?
Рабочий решительно рубанул ладонью воздух.
– Нет. Власть нынче – это народные советы. На каждом заводе и в каждой деревне будет свой совет. А из тех советов выберут главные советы. А уж те, самые главные советы, решат, какой стране быть. Всем народом будем строить новый мир. Без униженных и оскорблённых. Все будут счастливы…
– Утописты, – потрясённо прошептал Мякишев.
Рабочий открыл рот… И тут над полем прокатился железный стон, от которого зазвенело в ушах.
– Что это? – Савелий Игнатьевич вздрогнул. – Никак вокзал?
– Нет. Погодите…
Звук, похожий на великанский плач, опять повторился. Он тёк над тёмными зарослями, словно густая патока.
– Кажется, я узнаю колокола, – сказал поручик. – Малую утреню бьют…
Потом воздух прорезало низкое гудение, от которого пистолет в руке рабочего мелко завибрировал.
– Точно! – Мякишев обрадованно обернулся. – Тяжкий колокол как будто другой. Но зазвонные и малые – точно с Вознесенской… Мы совсем рядом. Это там!
Поручик махнул на звук рукой.
– Хорошо, идём, – согласился Савелий Игнатьевич.
Скоро ряды цветков с тёмными шапками стали ниже, а потом рабочий, охнув от неожиданности, шагнул на твёрдую глинистую дорогу. Уже почти рассвело.
Впереди за изгородью буйно разрослись липы, а над ними торчали два купола с крестами. Колокол наверху ударил в последний раз и затих.
Взглянув себе под ноги, Савелий Игнатьевич увидел, что ступает по ковру из жёлтых листьев. Ему стало не по себе. Ведь не могло же быть так, чтобы сентябрь наступил в апреле… Или всё-таки могло?
– Глупость какая-то, – глядя на купол, растерянно протянул Мякишев. – Место вроде то же самое. И липы знакомые. Но церковь как будто другая. Совсем новая. Вместо каменного забора – деревянная изгородь. А там, за оградой… поглядите-ка, избушки. Ничего не понимаю!
– Давайте войдём и спросим, – предложил рабочий, посмотрел на Мякишева и взялся за кованую ручку.
Дверь со скрипом отворилась, и они вошли в низкий закопчённый придел. Терпко пахло масляной гарью, тускло горели лампады и свечи в киотах. У стен переговаривались люди, кто-то надрывно кашлял. Впереди, под аркой, ярким золотом сверкнул иконостас.