– За доктором два раза уже посылал. Фельдшер приезжал, ходил по избам…
– Да что же это… да как же ты… – заволновался Илья Петрович.
– Да я-то что поделаю? Я и узнал-то только четвертый день.
– Нет, хорош я!.. – с горечью произнес Тутолмин. – Люди издыхают как собаки – без помощи, без света, в грязи, в гное, а я… – и он не мог договорить от душившего его волнения.
– Да беда вовсе не такая страшная… Ты напрасно волнуешься, Илья, – говорил Захар Иваныч, с участием заглядывая в лицо Тутолмина, – еще никто и не думал умирать. И каждое лето в это время народ болеет…
– Каждое лето! – с негодованием воскликнул Тутолмин. – Если каждое лето болеет – объясним законом, придумаем формулу и успокоимся… И успокоимся?.. Каждое лето!.. Да что же это такое, Захар? Да ужели же так легко обратиться у нас в подлеца?.. Да ужели же… Ах, проклятые нервы! – спохватился он, весь охваченный дрожью.
Дома его ожидал изящный конвертик с монограммой, увенчанной темно-синей коронкой. Он в досаде разорвал его и прочитал записку. «Дорогой мой! – писала Варя. – Скучно мне без тебя; не мил мне без тебя этот сухой господин Постников!.. Приходи, скучно, жду. Твоя В.».
Злоба закипела в Тутолмине.
«У нас под боком люди околевают, драгоценная барышня, – писал он ей в ответ, – а мы, – благодаря терпким горбам этих людей получившие возможность корежиться в миндальных мечтаниях, – толчем розовую воду и смакуем книжки. Не приду я к Вам.
Илья Тутолмин».
В postscriptum'e [5] значилось: «В селе горячка. Крестьяне умирают без малейшей помощи».
Но не успел еще Илья Петрович, отославши записку, несколько успокоиться, и не успел он натянуть сверх старенькой своей блузы неизменное куцее пальтишко, как в дверях неожиданно появилась Варя. Она была в своем малороссийском костюме, и простенький платок покрывал ее голову. В левой руке она держала битком набитую корзинку. Лицо ее было бледно и встревоженно.
– Пойдем же скорее, – торопливо сказала она.
– Куда? – в удивлении спросил Тутолмин.
– Как куда! Туда, где болеют, где нуждаются в помощи.
Радостное умиление охватило Илью Петровича.
– Славная ты моя, – вымолвил он, с любовью поглядев на возбужденное личико девушки. – Что же у тебя в корзинке?
Она застенчиво приподняла салфетку, закрывавшую корзину.
– Булки тут, – нерешительно сказал она, – бисквиты, варенье, пирожки…
Тутолмин рассмеялся.
– Не подходит, моя родимая, – ласково произнес он. – А уксус взяла? А чай, сахар, лимоны, вино?
– Не догадалась, – прошептала девушка.
– Ну, это мы все достанем, – и он с веселой поспешностью начал рыться в буфете.