— Ты предлагаешь выехать ночью?
— Решай сам… — уклонился от прямого ответа Седлецкий.
— Мне надо побывать во многих частях. Я обещал товарищам взять у них материалы и доставить в редакцию. Едем!
— Трус в карты не играет и в бою у него роли нет, — с наигранной веселостью громко сказал Седлецкий. — Ковинько! Заводи полуторку. Вечно ты возишься, капуха — два уха. — И посмотрев прямо в глаза Гайдукову, Семен вздохнул. — Жизнь наша… корреспондентская… Я, Виктор, обижен. Есть все-таки у нашего редактора любимчики. Кому самолет, а кому и колымага…
— Ты чудак! «Любимчики» десять часов под огнем, а мы еще загораем на солнышке.
— Можно год провести под обстрелом и ничего путного не написать. А вот Седлецкий напишет! И не какую-нибудь мелочь, стихи там да очерки — крупное произведение. После войны моя книга прогремит. Если только ворон глаз не выклюет. — Последнюю фразу он произнес трагическим голосом.
— Сегодня я приму все меры, чтобы ты мог сказать: «Черный ворон, я не твой». — И Гайдуков усмехнулся. — Семен, где ты хочешь сесть?
— Мне безразлично. Но лучше в кабине. У тебя, Виктор, глаза орла. Ты смотришь на солнце не щурясь. Наблюдай за воздухом! — И тут же у Седлецкого мелькнула мысль: «Из кабины удобнее выпрыгнуть в кювет».
Полуторка тронулась. Под колесами прогремел деревянный мосток. Седлецкий на миг оглянулся. Гайдуков сидел в кузове на запасном колесе и следил за тучками. Седлецкий придвинулся к шоферу.
— Проскочим?
— Всегда проскакивали, а там…
— Я не хочу ссориться с небом, на кой черт нам этот там-тарарам, — прислушиваясь к бомбежке, пошутил Седлецкий.
Вскоре открылось широкое поле, до самого горизонта на ветру волнами переливалась пшеница. Несколько раз Гайдуков стучал кулаком по крыше кабины — подавал сигнал тревоги. Но вражеские бомбардировщики проходили стороной. Они отбивались от истребителей. Юнкерсам было не до полуторки.
На окраине Курска ветер взметал бурую пыль. Она клубилась над разбитым вокзалом, ржавыми цистернами и причудливым сплетением подорванных виадуков. На тротуарах лежали груды битого кирпича, блестело стекло. Улицы притихли. Жители укрылись в подвалах и щелях. На перекрестках стояли девушки-регулировщицы и патрули. Быстро проносились военные машины.
Над городом выли вражеские пикировщики. Они торопливо сбрасывали бомбы и уходили. На стенах домов змеились трещины, на крышах чернели провалы.
«Курск искалечен, но не разбит», — думал Гайдуков, провожая взглядом немного изогнутую серую центральную улицу.
За городом Виктор упустил зажигалку. Медный патрончик потонул в сене. Поглядывая на облачка, Гайдуков старался нащупать зажигалку.