Золото мое (Дубинин) - страница 74

Это был хороший штурм, самый удачный за всю двухлетнюю осаду, потому что король Ришар — великий все-таки полководец. Сделал за месяц то, что без него казалось безнадежным! Говорят, когда Саладин услыхал о сдаче Акры — случившейся на следующий же день после этого штурма — он вырвал себе половину бороды, проклиная робость сломленных и потерявших надежду на Аллаха, потому что уже собрался было сам вести под Акру собранное отовсюду подкрепление… Но поздно, поздно, султан Египта — теперь христиане затворили перед вашим носом крепкие ворота города, и осталось вам только устраивать турниры на Акрской равнине и соперничать в припадках ярости с королем Ришаром, убивая пленных, и заключать новые мирные договоры, и беседовать с епископом Солсбери, Юбером-Готье, о достоинствах христианского правителя, Львиного Сердца:

   «Сколь мужествен король, я знаю хорошо,
   Но слишком он безумно ведет свою войну!
   А я, каким бы ни был великим королем,
   Хотел иметь бы разум, умеренность и щедрость
   Скорее бы, чем храбрость, которой меры нет…»[19]

Но hamasa, храбрость — это тоже хорошо, признайте, мессир Саладин, потому что она может вершить чудеса. Это знал тот пленный франк, что отказался посвятить вас в рыцари — не христианину нельзя дать рыцарского целования. Это знали святой Мартин, и святой Стефан, и святая Евлалия. Это знал, черт побери, мессир Алендрок, рубивший врагов как бешеный, пока в грудь ему — увы, в грудь, увы, в свежую рану — не вломился камень из сарацинского камнемета-«вертушки», выбивая его из седла. Но стремена были хорошие, и Босан не подкачал — он вынес бы своего сеньора (или боевого товарища?) из битвы, кто же его знал, что тот, потеряв сознание, все же грянется на землю, запутавшись в стремени одной ногой… И что именно по нему, глубоко вминая кольчугу в хрустящую плоть, промчится обезумевший конь с несколькими стрелами в шее, выкидывая бешеные жонглерские коленца?..

И кто мог знать, что все будет именно так, выезжая из дома весенней порой, свободный, никого никогда не любивший, прекрасный, как ангел, слагающий стихи… Никак еще не годный для Божьего града.

…Этот рыцарь ездил по Акрской равнине, под стенами города, весь день — видно, кого-то искал. Не слезая с коня, сверху вниз вглядывался в лица. Умный дестриер, белый, как снег, но с черной блестящей гривой (я думал, такие только в Кретьеновых романах водятся) обходил раненых и убитых, стараясь не повредить ни одного тела. Под ярким закатным солнцем, как всегда, садившимся в стены горестного города, было много теней, сам город со стороны христиан казался тенью — но конь двигался в сплошном свете.