– Ой, Онегин, ой не могу! – рассмеялась Рогова. – Правда, он милый? Душка!
Она поцеловала своего питомца в лоб.
Мне опять стало противно, и я выпила водки.
Тут же я почему-то представила рыбок-фонариков. Они всплыли в моем сознании, выпуская из широких ртов большие воздушные пузыри, у каждого во лбу сияла маленькая новогодняя лампочка. А самая большая из них была с головой Онегина, и, махнув небольшим хвостиком, она невзначай нырнула в самую глубину. Я поморщилась. Онегин в глубине моего сознания никак не планировался.
Тут раздался громогласный призыв Роговой:
– Внимание!
Я прервала очередную свою мысленную цепочку и поглядела на художницу. Она стояла на подлокотнике кресла, поддерживаемая раскрасневшимся Онегиным, и, подняв руку вверх, неожиданно запела:
– Костюмчик новенький, колесики со скрипом
Я на тюремную квартиру променял!
Пела она безобразно, не попадая ни на единую ноту. Тут ее поддержала Светка, стараясь перекрикивать. Котельникову было слушать приятно. Даже пьяную. Даже в контексте подобной песни.
– Максим, – кокетливо проговорила Светка. – А ты чего это гитару не берешь?
Онегин отпустил Рогову, которая незамедлительно рухнула куда-то за пределы видимости, и переместился в сторону Максима:
– А вы играете на гитаре? – подобострастно восхитился он, наклонившись к моему возлюбленному так близко, что я похолодела от напряжения.
Затем я вспомнила про несчастную Розу и, отпустив ситуацию с Онегиным на самотек, пошла поднимать историческую леди. Заглянув за кресло, я обнаружила Рогову сидящей на полу и тихо поскуливающей. Она плакала!
– Вы ушиблись? – я протянула ей руку.
– Ах, – взмахнула наклеенными ресницами та. – Я не ушиблась. Я сломалась.
Она ухватилась за мои пальцы. Я напряглась, и поняла, что поднять ее килограммы не смогу. Чтобы не причинять страдалице лишнее беспокойство, я разжала пальцы и села на пол. Рядом с ней.
– Ты, деточка, не знаешь, – всхлипывала пьяная художница. – У меня дочь такая, как ты. Может, чуть младше. Да, наверняка, младше. Ах…
– Вам плохо? – зачем-то поинтересовалась я очевидным фактом.
– Нет, бля, хорошо, – она поглядела на меня мутными глазами.
И тут я увидела перед собой несчастного, обреченного, обесточенного человека. Я увидела сорокапятилетнюю женщину, у которой когда-то, может очень давно, была сломана судьба, было много потрясений, издевательств и унизительных ситуаций. Она поняла это.
– Да… – развела руками Рогова на мое бессловесное озарение. – Так вот… Налейте мне водки, господа.
Я принесла ей водки. Она выпила и велела всем уйти. Видимо, уже плохо соображала, что вижу ее только я.