Мы поцеловались. Тонкий, едва уловимый аромат «Лайт блю», духов из любимой ею серии «Дольче Габбана», несколько успокоил меня. Человек, который следит за собой, умирать не собирается.
– Вот, теть Тань, персиковый сад. – Я развернула картину и поставила ее у спинки кровати. – Извини, уж как сумела.
Она приподнялась на подушках.
– Нет, Мариша, поставь так, чтобы свет из окна падал, – слабым голосом сказала крестная.
Я перенесла картину на туалетный столик и прислонила к большому овальному зеркалу в ореховой раме, перед которым мы так часто сидели с тетей Таней и приводили, говоря ее словами, свои рожицы в порядок. Совсем недавно это было и в то же время, казалось, в какой-то другой, далекой жизни.
– Так видно? – спросила я, чувствуя себя отличником, не выполнившим в кои веки домашнего задания.
– Хорошо. Так хорошо.
Мы обе замолчали. Я смотрела в окно, за которым стоял уже весь облетевший пирамидальный тополь. Картину мне видеть не хотелось.
– Ты иди, девочка, – сказала тетя Таня. – Иди, а я… поброжу по персиковому саду. Ладно? А потом заглянешь ко мне, и я расскажу тебе о своих впечатлениях. Иди-иди, у тебя много дел… Да, еще скажи, чтобы мама зашла.
У двери я оглянулась. Тетя Таня, не отрываясь, смотрела на мою несчастную мазню. В солнечном луче, протянувшемся через всю комнату, плавали пылинки…
Ничего мне не рассказала тетя Таня, потому что ночью она умерла.
Мы с мамой по очереди читали Псалтирь у ее гроба. А в гробу лежала маленькая исхудавшая женщина в белом платочке и с бумажным венчиком на лбу – совсем не тетя Таня. Потом были похороны – отпевание в церкви, затем кладбище, желтый бугорок земли и цветы у подножия деревянного креста. Пошел дождь, и мы все выпачкались в глине.
Я не плакала. Мама плакала, а я не уронила ни слезинки. Почему? Не знаю. Что-то будто замерло во мне, и я стала бесчувственной, как столб.
А потом прочли завещание. Тетя Таня все оставила мне: квартиру, свои сбережения, даже дом где-то в глухой деревне, куда она и не ездила никогда.
Вот такая история.
Максим взял мою руку, погладил пальцы.
– А картина? – спросил он.
– Картина? Висит на стене в моей комнате, рядом с портретом тети Тани, который я написала пастелью, когда училась на третьем курсе.
– Я не помню, – сказал Максим, морща лоб.
– Это в квартире моей мамы, в другом городе… Нам, пожалуй, пора?
Максим посмотрел на часы и кивнул. Мы встали и пошли к выходу.
– Дохаждате още, ние се радваме на гости! – сказал на прощание белозубый болгарин-бармен, и я без перевода поняла, что он приглашает нас заходить еще.