«Конец втораго тома».
Повисает недоверчивая тишина. Недоверчивая и обиженная.
– Конец? – спрашивает Костя Сизых и вытягивает шею, чтобы взглянуть на последнюю страницу.
Подтверждает вслух:
– Точно: «Конец втораго тома»
– А сколько их всего? – спрашивает у меня старшина.
– Четыре…
– Вот бы остальные достать!
– Да, хорошее было чтение, – вздыхает Костя Сизых. – Хоть начинай весь словарь на второй раз… А может, на стихи перейдем? Каждый по очереди почитает, что в памяти есть.
– Вот и начни, – предлагает старшина. Костя не стал ломаться:
Двадцать дней и двадцать ночей
Он жить продолжал, удивляя врачей.
Но рядом дежурила старая мать,
И смерть не могла его доломать.
А на двадцать первые сутки
Мать задремала на полминутки,
И чтобы не разбудить ее,
Он сердце остановил свое…
Костя умолк, и тогда прозвучал незнакомый, сдавленный голос:
– А у меня мать… вместе с домом фашист сжег. Все обернулись: то был старшина. Опустив голову, сгорбившись, он вышел из землянки.
Костя Сизых проводил взглядом, сказал виновато:
– Разве ж я знал…
– Никто не знал, – перебил Костя Пахомов. – И не узнали бы, не прочитай ты своих стихов.
– Да не мои они!
– И плохо, если не твои!
– Что я – поэт?
– Не поэт, так стань им!
Костя Пахомов умел и любил убеждать, и сейчас требовательно повторил:
– Стань им! А то кому про нашу теперешнюю жизнь написать? Про того же старшину, например?
Костя Сизых смущенно хохотнул – было видно, слова тезки ему польстили,- толкнул локтем сидевшего рядом Матрену:
– А вот Матрену попросим!
Для нас это прозвучало шуткой.
– Про старшину? – переспросил Матрена.
Его слова покрыл хохот. Матрена не обиделся – переждал смех, пообещал:
– Я попробую.
Он выполнил обещание. Только произошло это при трагических обстоятельствах. Война есть война, и редкая операция в чужом тылу обходилась без того, чтобы не побило наших людей. Везучие отделывались «царапинами», бывали и тяжелые ранения… А кого-то настигала смерть.
С этим не то что свыклись – принимали как неизбежное.
После очередной вылазки привезли раненого старшину: Иван Авксентьевич подорвался на мине. Финские саперы настолько хитро ставили на подходах к своим позициям мины, что мало кому удавалось их обнаружить.
Старшину ударило в ноги и живот, он потерял много крови и, когда повезли на волокуше, начал замерзать. Солдаты вспомнили о химических грелках. У каждого из нас имелось по паре прорезиненных пакетов с особым порошком – плеснешь две-три ложки воды, начнет разогреваться. И держит тепло часа три. Ребята собрали пакеты, обложили раненого.
Но с волокушей по глубокому снегу не разгонишься. Особенно в лесу. То бурелом, то подлесок – впору прорубаться, а встретится овраг – ищи пологий склон…