Когда я уже был на выходе, меня зацепил шеф полиции Лэрри Бринт. Ему шестьдесят, это мягкий, побитый жизнью человек, и по виду не отличить от школьного учителя, однако в глубине сидит такая твердость, что вся бравада Элфи выглядит полнейшим шутовством. Он уже давно дал мне понять, не вдаваясь в особые разговоры, что хотел бы видеть меня на своем месте, когда он его покинет.
Он двинулся за мной к заднему выходу из того крыла, которое мы занимали в здании муниципалитета.
— Поставил Питерса на место? — поинтересовался он.
— Надеюсь.
— Все это может паршиво обернуться. Тебе нельзя сделать ни одного неверного шага, Фенн. Макейрэн может выставить тебя в очень дурном свете.
— Я отдаю себе отчет.
— Если будет хоть какая-то осечка, никакого снисхождения мы позволить себе не сможем. Мег-то это понимает?
— Говорит, что понимает. Не знаю, понимает ли на самом деле.
— Сколько времени он у вас жить планирует?
— Никто этого не знает. Мне о его планах ничего не известно.
Мы остановились под козырьком у выхода. Снова начало моросить. Лэрри Бринт бросил на меня изучающий взгляд.
— Все, что тюрьма делает с большинством людей типа Макейрэна, это превращает их в бомбу — начиняет взрывчаткой и вставляет взрыватель. И не узнать, где и как эта бомба взорвется.
— Остается просто следить и ждать, как я понимаю.
— Чертов дождь. — Он сделал шаг-другой, потом обернулся. — Фенн, попытайся разговорить его по дороге домой. Попробуй объяснить ему, как тут дела складываются. И что он не принесет Мег много радости, если будет пытаться здесь зацепиться.
— Думаете, это на него подействует?
— Вероятно, нет. — Он насупился и выглядел несколько озадаченным. Таким его видеть доводилось очень редко. — Видно, старею. Размышляю чересчур много. Практически каждый человек, кого доводилось знать, представлял собой смесь добра и зла, так что можно уповать лишь на удачу, стараясь повернуть человека той или иной стороной, и только справедливо, что закон обеспечивает каждому равные права и относится с одинаковой беспристрастностью. Но у меня в жизни было семеро, кого я могу вспомнить, выпадающих из общего правила. На их отстрел, Фенн, следовало бы выдавать особые лицензии. Каждый мог бы отвести их в сторонку и прикончить, как змею. Последний из этих семи — Дуайт Макейрэн. Дай-то Бог, чтобы не повстречать мне еще одного такого. А ты будь начеку!
Он полоснул меня взглядом своих голубых глаз и ушел в дождь.
Когда следующим утром я выезжал из дома, чтобы отправиться в восьмидесятимильный путь, дождь все еще шел, холодный и унылый, он проливался из нависших серых облаков, как бы срезавших вершины холмов. Брук-сити расположен в центре умирающего края. Он, правда, движется к своей кончине чуть медленнее, чем районы, расположенные на холмах вокруг. Люди давно пришли в те края, чтобы вывернуть из земли все ее потроха, забрать все, что хотели, и оставить горы пустой породы, заброшенные шахты и ржавеющие подъездные пути. Ничего на этих холмах не осталось, кроме запущенных ферм, опустошенных лиц да жестокости, которая пронизывала там все и вся. На какое-то время очередной акт насилия скрашивал там тоскливое течение жизни. Посланные государственными организациями грузовики появлялись в сельских районах раз в месяц, привозя провизию, в основном крахмал, при получении которого раздавались шутки, порождавшие смех, столь же натужный, как и сами эти шутки. Это край скандалов и потасовок, край подержанных автомобилей, вместилище всего, что жизнь, переместившаяся отсюда в иные места, оставила позади себя как нечто ненужное, и жизнь на этих холмах находила свое проявление в виде вороньих стай, ягодных кустарников да на короткий период в лице юных девушек. Дуайт и Мег были выходцами из деревушки, носящей имя Кипсейф, теперь вовсе лишившейся жителей. Дорогу к ней попросту смыло дождями. Я родился и вырос в Брук-сити. На моих глазах городок как бы скукоживался в размерах наподобие старушки, что с годами делается все более сухой, то и дело вздыхает без видимой причины, окончательно утратив представление о времени, положении вещей, о деньгах и надежде.