– Ну, что будем делать, господин лейтенант? – спросил Комочин.
Оттрубаи встрепенулся, словно очнулся от сна.
– Придется нам с вами обратно в Будапешт. Зайдем в штаб, получим новое назначение… Спасибо вам, дедушка Габор.
Он встал, поправил измазанную в глине шинель. Старик остался сидеть на скамье, извлекая клубы дыма из своего саксофона.
– Тут кругом петушиные хвосты ночью рыскают…
– Жандармы?
– И еще немцы. Патрули всякие. Как бы вы не напоролись в темноте.
– Что вам в голову приходит, дедушка Габор! – возмутился лейтенант.
Но что значила вся наша жалкая конспирация по сравнению с житейской мудростью старика!
– А утречком, перед самым рассветом, они все уходят в село, – невозмутимо продолжал он. – Смена у них или что. А потом опять принимаются шарить по округе. По двадцать раз на день суются в каждый дом, все дезертиров ищут… Укладывайтесь-ка лучше до солнышка в той вон комнате. Ваше благородие на кровати – сын у меня там спал, убили его два года назад под Воронежем. А они на бундах переспят – не велики господа. Вон, на вешалке, берите, солдатики.
Мы с Комочиным взяли по мохнатой накидке из шкуры длинношерстных овец и украшенной с гладкой стороны пестрыми узорами из разноцветных шнурков. Такая накидка – бунда – служит для венгерских пастухов и постелью, и одеялом, и защитой от дождя, от ветра, от зноя, от холода – решительно от всего.
– Спокойной ночи! – сказал я по-венгерски, закрывая дверь в комнату.
Старик, окутанный облаком дыма, кивнул не спеша.
– У вас совсем неплохо получается, – шепнул мне чуть позже капитан Комочин. – Учительницей была какая-нибудь черноглазая венгерка?
– Вы угадали! – я снова почувствовал к нему неприязнь. – Ее зовут Марика. Она испекла мне на дорогу целую гору погачей, а я подарил ей на прощанье свою фотокарточку. Погачи я слопал, а карточку выкрал и сжег.
Он посмотрел на меня с удивлением, но ничего не оказал.
Подошел лейтенант Оттрубаи, и мы стали тихонько совещаться, как быть дальше.
Еще не рассвело, когда мы вышли из домика дедушки Габора. Предстоял трудный, длинный день.
Длинный… Он мог стать и очень коротким для нас троих.
Ночью шли долгие споры. Я считал, что надо каким-то образом продержаться сутки здесь, на месте. По эфиру мы связаться не сможем, теперь уже ясно, и следующей ночью, как условлено, Миша пролетит над лесом. Увидит наш сигнал бедствия – сделает посадку.
– И мы вместе с ним и с самолетом в придачу попадем в их лапы, – спокойно возражал мне Комочин. – В этот лес теперь нельзя соваться, по крайней мере, неделю: они будут на стреме, не сомневайтесь. И оставаться здесь тоже нельзя – утром прочешут все вокруг.