Саймон — маленькая копия отца, вплоть до носа. На коленках ссадины, лицо чумазое. От него не дождешься никаких нежностей, но зато в нем зарождается товарищеское чувство, что редкость для ребенка шести лет. Они разговаривали обо всем, начиная от религии — «Почему Иисус не брился?» — и заканчивая политикой — «Папа, а когда ты будешь премьер-министром?»
Одиночество сжимало грудь, как удав. Брюс затушил сигарету о подошву и попытался найти спасение в ненависти к женщине, которая когда-то была его женой и которая отняла у него детей.
Но ненависть тоже оказалась холодной, словно остывший вонючий пепел. Он знал, что винить только жену нельзя. Это был и его провал. Возможно, если бы он сдержался, если бы не сказал тех горьких слов… Возможно… Но сказанного не вернуть. «Все кончено, я один. Хуже одиночества ничего нет. Это разоренная высохшая земля».
В темноте кто-то шевельнулся почти рядом с ним. Чуть слышно зашуршала трава. Брюс замер. Правая рука сжала винтовку. Он медленно поднял ее и напряженно вгляделся в темноту, скорее чувствуя, чем видя.
Снова шорох, уже ближе. Хрустнула ветка. Брюс нацелил винтовку на звук, указательным пальцем готовый спустить курок, а большим пальцем придерживая предохранитель. Глупец. Как будто специально напрашивался на неприятности. И вот пожалуйста — балуба. В тусклом свете звезд Керри разглядел осторожно передвигающийся силуэт. Интересно, сколько их. Если подстрелить этого, там может оказаться еще дюжина. Что ж, придется рискнуть. Выстрелить и помчаться. Фигура остановилась, прислушиваясь. Брюс видел очертания головы — без каски, не свой. Он поднял винтовку и прицелился. Слишком темно, но на таком расстоянии он не промажет. Брюс сделал глубокий вдох, приготовившись выстрелить и побежать.
— Брюс? — Тихий испуганный шепот Шермэйн.
Он вскинул дуло вверх. Господи… Чуть ее не убил.
— Да, я здесь, — хрипло ответил он.
— А, вот ты где.
— Ты почему ушла из лагеря? — накинулся он на нее, отойдя от шока.
— Прости, Брюс. Я решила посмотреть, все ли у тебя хорошо. Тебя так долго не было.
— Ладно, иди обратно и больше так не делай.
Наступила тишина, а потом Шермэйн, не в силах скрыть обиду, тихо сказала:
— Я принесла тебе поесть. Ты, наверное, голоден. Прости, если что не так.
Она подошла к нему, поставила что-то перед ним на землю и ушла.
— Шермэйн!
Он хотел, чтобы она вернулась, но ответом ему было шуршание травы, а потом тишина. Брюс снова остался один.
Он поднял тарелку с едой.
«Дурак. Тупица. Грубиян. Ты ее потеряешь, и ты это заслужил. Ничему ты не научился, да, Керри? И еще не знаешь, что за эгоизм следует наказание?»