Понять можно, а все равно Майе это не нравилось. Деталь на станке можно вытачивать, заботясь лишь о форме и размерах. А лечить надо с чувством к человеку.
Таков был скромный итог Майиных наблюдений за восемь дней. Времени наблюдать и о чем хочешь размышлять оказалось с избытком.
...Самая невыносимая тоска в больнице по вечерам, когда воцаряются безлюдье и тишина. Сидят по домам врачи (дежурный разок наведался или не наведался), процедурные сестры, посетители. Не слыхать перебранок между нянечками и вообще громких разговоров о том о сем, о своем. Кончились уколы, массажи, ожидание то обеда, то ужина, беготня к холодильнику. Все надежды, которыми жили с утра (разрешат ли вставать, сообщат ли о наступившем улучшении, порадуют ли обещанием вскоре выписать), перенесены на завтра. А «завтра» кажется за горами, ждать и ждать.
Днем, пока снуют туда-сюда врачеватели, пока каждый сам в непрестанных заботах о себе, – болезни, боли, недомогания, мысли о них отступают, более или менее затаиваются, а как вечер, они являются во весь свой рост, требуют, чтобы к ним прислушивались, их боялись. В сумрачном свете заряженных слабыми лампами матовых шаров под высоким потолком они еще выше, страшней прикинутся.
Читать Майе не разрешают, наушники около ее постели не работают. Лежи как чурбан, слушай про чужую жизнь, про чужие заботы и молчи про свое. Майя думала о близком будущем, которое еще черней, чем ночные стекла окон. Ни на кого свою беду не переложишь, а ничего, кажется, нет хуже, чем держать в себе. Переложить не переложишь, не поделишь ни с кем, пусть самой и останется львиная доля, а все-таки, если бы можно было кому-то рассказать, стало бы полегче. Словно выпустить распирающий изнутри пар. Неважно, что в воздух. Институтские ребята к ней в больницу не ходят. Майя не велела (когда будут звонить) их посвящать: где она, что с ней. Не хватало еще больше растравлять душу. Сама же, улучив минуту, на второй день, тайно от всех, встала с постели, добрела как в тумане до телефона-автомата на лестничной площадке, предупредила Люську, чтобы не проболталась родителям: ушла, мол, от нее на ночь глядя.
Люська примчалась незамедлительно: да что ты натворила? Как сумасшедшая была, честное слово!..
Насчет института и Люська не вполне осведомлена: про «хвосты» знает, про отчисление нет. Да ей оно наверняка не покажется такой уж драмой. Сама Люська вообще не стала после школы поступать в институт, «мозги ломать», у нее на высшее образование иная точка зрения: надо иметь хорошую специальность, а не диплом. «С этим дипломом разве что к пенсии сто шестьдесят тире сто восемьдесят будешь получать. И то если сильно выдвинешься. Диплом нужен для престижа, а я не гордая, мне мани (то есть, по-английски, деньги) важней престижа». И поступила учиться на закройщицу легкого дамского платья. «Вы через пять лет с вашими дипломами только еще из яичек вылупитесь, а у меня – вот она, квалификация, на руках», – дерзко отвечала она каждому, кто удивлялся ее решению.