– Верно, Мария Федоровна!..
Майе все это было решительно неинтересно, безразлично, больше того – противно. Все эти разговорчики.
– Умыться тебе помогут, – вернулась к делу сестра, – потом позавтракаешь...
Тут Майя спохватилась:
– У меня в кармане пальто расческа была!
– Расческа твоя на месте, вот, у тебя в ящике, в тумбочке. И носовой платок. И три рубля с мелочью. Ничего больше не было?
Обживаемся. Здесь теперь ее место под солнцем.
Сестра ушла, записав на бумажке служебный телефон Майиной матери, пообещав сообщить о происшедшем так, чтобы не перепугать («Лучше Марии Федоровны это никто не сумеет», – подтвердила одна из женщин, Майя их не различала и различать не собиралась), и в палате началась повседневная больничная жизнь, к которой, видимо, все здесь до того привыкли, что забыли о всякой другой. Женщины повынимали градусники, поделились между собой, у кого какая температура (у всех была нормальная), стали подниматься, оправлять постели, умывались над раковиной, чистили зубы, громче или тише булькая во рту водой, выходили в коридор, возвращались, приносили разные новости: кому-то в третьей палате ночью было плохо, а Ниночку сегодня выписывают, на завтрак манная каша, массажистка заболела («без массажа я сегодня»), а Таня отпуск взяла, вместо нее будет Лариса (тут Майя, как ни мало вникала, догадалась, что хорошего замена не сулит).
Скоро она появилась, эта Лариса. И верно: ни здрасьте, ни с добрым утром, ни как вы себя чувствуете. На пышных волосах накрахмаленная шапочка с красным вышитым крестиком, как корона на голове у королевы. Белый халат явно индивидуального пошива, походка на высоких платформах тоже королевская, не хватает шлейфа. Собрала градусники (каждый, кроме Майи, говорил, какая температура, чтоб не утруждать сестру саму разглядывать), молча разложила по тумбочкам пакетики с лекарствами и тогда наконец заговорила: почему повсюду наставлено, с подоконника уберите, сколько раз вам объяснять? Теплякова, это, конечно, ваш кефир? Между прочим, в коридоре холодильник есть, дома у вас тоже так понакидано-понабросано, кажется, не лежачая... При этом она, видимо, убирала с подоконника, передвигала на тумбочках; сердито и жестко, как ее голос, стукалось за Майиной головой о бока друг другу толстое стекло бутылок и банок, которые больные не убрали и понаставили.
Майя отвернулась к стене, спрятала голову под подушку. И опять подумала о том, что лучше бы ей совсем, насмерть разбиться, чем все это видеть и слышать. Известно, что мысли о собственной смерти могут быть даже и сладкими, утешаю щими – когда смерть реально не стоит у порога. Сестра ушла.