В субботу и в воскресенье врачей, кроме дежурных, в отделении нет, понедельник получается суматошный. Все начинается как бы сначала. Давно не виделись.
– Понедельник – день тяжелый, – старое поверье на этот раз в устах Варвары Фоминичны звучит лишним подтверждением его справедливости. Утром явилась Анна Давыдовна с сообщением: решено отвезти Варвару Фоминичну на консультацию к нейрохирургам. «Оперировать меня хотите?» – сообразила она. «Что значит – хотим, не хотим?» Похоже, суровость помогает докторше в таких вот тяжелых ситуациях, на всякий случай она с ней вовсе не расстается.
Варвара Фоминична заявила категорически, что ни на какую операцию не пойдет, знает она эти черепные операции («Откуда вы можете знать?»), и так и так один конец, к чему лишнее мучиться?
– Вы же представления не имеете, что за операция, – опять на полуслове, опять сердито прервала ее врачиха. – Все больные стали у нас такие умные, непонятно, зачем студенты тратят время в мединститутах. – И дала понять, что разговор окончен: – В среду в час нам дадут машину.
Себе она помогает, себя в трудных ситуациях старается защитить, поберечь, а о больном не подумает. Чем ему перед ее непререкаемостью защититься.
– Все равно на операцию согласия не дам! – Варвара Фоминична вроде сама себе зарок дает. – Затемнение на рентгене, я еще в пятницу догадалась. Очень уж забегали. Значит, опухоль. А что хуже опухоли в мозгу? Крути не крути, конец один. – Она ни к кому не обращается, глядит в потолок сухо горящими бусинами глаз, старается, наверно, получше осознать свое положение. Свыкнуться с тем, с чем свыкнуться, наверное, сверх человеческих возможностей.
Как же так, думает Майя, преисполненная жалости и испуга: вот она тут, дышит, говорит, думает, потом встанет, потом поедет к нейрохирургам, опять будет говорить, решать, волноваться, а скоро ничего для нее не будет?! Одномоментный переход от живого к мертвому, от всего к ничему самое непонятное для Майи и страшное. Она помнит свой страх – перед этим именно! – когда умерла мамина тетка, вернее, приемная мать. Старенькая, болела много, но вот минуту, секунду назад была, и сразу ее не стало. Все тогда в доме плакали, горевали, жалели, как же иначе, пусть и старенькая, пусть и смерть естественная, но с Майей была отдельная забота – то, что тетка старенькая, что смерть естественная, – ей объяснять. Не могли взять в толк, почему Майя, двенадцатилетняя девочка, и не больше других старушку любила, дерзила ей, случалось, так тяжело переносит, никого не видит, не слышит, не слушает...