— Повторяйте за мной! — скомандовал он. — «Благословен Ты, Господь, Бог наш, Владыка вселенной, осветивший нас своими заповедями и давший нам повеление об омовении рук!»
…— Об омовении рук! — как эхо, откликнулись мужчины.
Потом все вернулись к столу, и Бугаев стал благословлять пищу: «Баруха-та адонай…»
— Амойца лейхем минуйрес… — выдавила бывшая Голда, давясь лососиной.
После благословения сели к столу.
Глаза их не видели рыбы три года, желудки — пять. Омаров и авокадо они вообще не видели никогда. И не слышали о них. Труппа умирала есть, и больше всех Бугаев. Но он пересилил себя.
— До начала ужина, — торжественно произнес он, — хотелось бы спеть.
Он обнял Розенкранца.
— Тум бала, тум бала, тумба-ла-лайка, — затянул он.
— Тум бала, тум бала, тумба-ла… — подхватил Розенкранц. У него оказался бархатный баритон. Труппа с плохо скрываемой ненавистью наблюдала за солистами.
— Пойте, бляди! — приказал Бугаев.
— …тум балалайка, — подхватила труппа, — шпил, бабалайка…
— …тум балалайка, — закончили все хором, — фрейлех зол зайн!
Потом полилось «Алейхем Шолом Алейхем», «Аллилуйя», «Иерушалаим шел заав». На «Бренд, май штетеле, бренд» горящие еврейские местечки пронеслись перед глазами Розенкранца. Барон разрыдался.
Затем Бугаев предложил всем встать и затянул «Атикву».
— Я не понимаю, — прервал себя Ариэль, — почему ему так хотелось в Японию? Бугаев был великим актером, он околдовал Розенкранца, он засыпал его афоризмами из Торы, хасидскими притчами, высказываниями мудрецов.
— А помните, у рабби Акивы… — рычал он.
Розенкранц уже ничего не помнил. Лилось шампанское. Играл маленький оркестр. Гремели тосты. Он сорвал со своей руки огромные часы с бриллиантами и напялил их на широкое запястье Бугаева. Тут же перед его очами замелькали другие руки — толстая кисть Голды, нежные ручки передних ног, худое запястье Кнута.
Супруга Розенкранца Китти набросила на шею Кнута «хай» на золотой цепочке. Розенкранц натягивал на кого-то перстень. Задние ноги лошади отхватили массивный подсвечник.
— А помните у Иегуды Галеви? — орал Бугаев. — «Я на Западе, а сердце на Востоке, без остатка. Моя пища так безвкусна и откуда ей быть сладкой…»
Розенкранц раскрыл подвалы. Тащили ящики Бордо, бутылки Бургундского, одну подаренную лично Ротшильдом. Бугаев выдул ее торжественно из горла. Другие уже тянули вина девятнадцатого столетия. Бывшая Голда лакала из запасов Наполеона Третьего.
Взволнованный Кнут носился между актерами.
— Прекратите пить, — умолял он, — я знаю, что вылазит из ваших пьяных хайл!
— А вот и еще бутылочка! — провозглашал Розенкранц. — Шато Нёв, Четырнадцатого года!