– Во гады, – изумился Матусевич. – Когда же они спят?
– Они, сынок, в три смены работают! – ласково сказал Шляхов и, глянув в сторону просеки, оживился. – Кажись, Лобанов.
На тропинке показался высокий сутуловатый человек в светлой брезентовой робе и подвязанных к поясу болотных сапогах. Он сбросил у палатки рюкзак с торчащим из него промывочным лотком, подошел к костру и, приподняв сетку, скупо улыбнулся темным лицом.
– Здорово, Сергеич!
Было Николаю Лобанову тридцать три года. У Князева он считался ветераном, и, когда наставало время для многодневных контрольных маршрутов, Князев всегда брал его с собой. Знал, что в трудном деле надежнее напарника не сыскать. И только в «жилухе», где в магазинах торгуют водкой, терял Лобанов всякую власть над собой. Потому и не задерживался он долго ни на какой постоянной работе, потому и связал свою судьбу с геологоразведкой…
Он сел у костра под дым, утерся рукавом.
– Намантулился, как заяц в упряжке. Ручей в верховьях пересох, последние пробы за два километра к воде таскал… Чего пришел?
– Будто не знаешь, – серьезно ответил Шляхов. – По тебе соскучился!
– Идут! – сказал Костюк и перевесил на обгоревшей палке ведро с кашей поближе к огню. По тропинке резво шагали Высотин и Тапочкин. Поравнявшись с палатками, они дружным дуэтом воскликнули:
– Петру-ша, исть!
– Исть, исть! – подхватился Костюк и забренчал посудой. От этих чаем не отделаешься.
После взаимных приветствий Высотин сказал:
– Ну, давай, Петруша, почешем зубы, а то кишки к спине присохли.
– Мать наша – гречневая каша: не перцу чета, не прорвет живота! – ладно сплел Шляхов.
Костюк недружелюбно покосился на него: лишний едок. Верно говорят, что на чужой рот пуговицы не нашьешь.
Князев молча взял свою порцию и подсел поближе к дыму. В кашу попал комар, угодив в самое масло. Пока Князев гонял его по миске, туда налезло еще с десяток, и он, махнув рукой, стал есть прямо с комарами, стараясь только не глядеть в ложку. Вкуса они не перебивают – и ладно, а может быть, даже полезны. Вместо витаминов.
Остальные устраивались как могли. Матусевич сидел, поджав к груди острые колени, держал на них миску и старался одновременно уместить под накомарник и миску, и руку с ложкой. Высотин ел лежа, упершись локтями в землю и накрывшись курткой с головой. Тапочкин бегал с миской вокруг палаток, и ложка у его рта только мелькала. И лишь Лобанов и Шляхов сидели с храбро поднятыми накомарниками, намазав лицо и шею репудином. Кожа у них была дубленая и не боялась этой бесцветной жидкости со сладковатым запахом, от которой под пальцами облезала краска на карандашах, а пластмасса становилась липкой.