– Я РППВ, слышу вас хорошо, прием.
– Давай радиограмму.
Приняв текст, Филимонов сказал:
– Шепнул бы я тебе пару слов, да у моего «Паркаса», сам знаешь, радиус действия две тыщи километров… Из начальства нет никого, придется мне самому…
Появился Федотыч с кружкой горячего чая. Князев хлебнул, обжегся, подул в кружку.
– Хлебца вот, хлебца свеженького поешьте! – Федотыч подсовывал ему хлеб, масло, еще что-то. – Как чуял, что вы придете, ёх монах!
– Алло, РППВ! Отдел перевозок спрашивает: гидровариант АН-2 никак посадить нельзя?
– Нельзя. Течение десять-двенадцать километров в час, у берега камни.
– А сухогрузный?
– Нельзя, некуда. Только вертолет.
– А лодкой не можете сплавиться? У устья будет катер ждать, готов хоть сейчас отойти.
– Больной нетранспортабелен.
– Вас понял. Жди.
«Жду, жду… Вот разиня, забыл сказать Лешке, чтобы связывался со мной каждый час. Сам он не догадается?».
Князев раскрыл «Недра», включил, послушал и, не выключая, положил трубку рядом с наушниками. С трудом нагибаясь, стащил сапоги, пошевелил босыми пальцами. «Попариться бы сейчас, веничком похлестаться… Уже месяц горячей водой не мылись…»
– А у меня рыба протухла, – пожаловался Федотыч. – Жарища проклятая… Вся бочка!
– Вот не жадничай, – машинально ответил Князев. – Сколько рыбы загубил, ста… – Не договорив, схватил наушники, микрофон.
– Да, да, я слушаю.
– Андрей, в общем, так. В Игарке два вертолета, один без винта, другой по санзаданию ушел, женщина какая-то на фактории никак родить не может. Был один на Надежде, но прозевали мы, ушел с грузом для зимовщиков, вернется поздно. С Диксоном нет связи.
Стоит одна машина на Подкаменной, но не наша – лесничества. Придется ждать того, что за роженицей полетел.
– Далеко это? – спросил Князев.
– Далеко. Километров двести.
«Двести туда, двести обратно – это часа три с половиной, да час на заправку, да сюда часа четыре… До темноты вряд ли успеют… Ах ты, елки зеленые!»
Князевым вдруг овладело чувство безнадежности. Рацию опять повело куда-то, тупо заныло в затылке. Он перевел дыхание, поднес микрофон к самым губам и скосил на него глаза:
– Это слишком долго. Самое малое двенадцать часов. Надо срочно оперировать, каждый час дорог. Пускай запросят Красноярск, чтобы разрешили тому, что на Подкаменной. Прием!
– Дохлое дело, – неуверенно ответил Филимонов. – Сам знаешь, другое ведомство. У них свои заботы.
Сдерживая гнев, Князев почти вплотную притиснул микрофон к губам.
– Какого черта! Запрашивайте Красноярск, я говорю! Человек умирает, понимаете? При чем тут ведомство!
Филимонов ничего не ответил, выключился. «Неужели обиделся? – с тревогой подумал Князев. – В самом деле, чего я на него ору? Его дело принять-передать…»