В душном и тесном кубрике команда изнывала от спертого воздуха и безделья. Взявшись за карты или кости, моряки тотчас бросали их, потому что это занятие уже наскучило до тошноты. Они стали рассказывать друг другу разные страшные истории, от которых мурашки пробегали по спине.
Моряк норвежец, коренастый рыжеватый парень с пышными баками и татуировкой на волосатой груди, усевшись посреди кубрика, говорил приятелям:
— Ей богу, я видел Клабаутерманна[60], как вот сейчас вижу вас! Было это лет шесть назад. Я тогда плавал рулевым на бриге «Джон Справедливый». Шли в Северном море из Копенгагена в Ньюкасл. Стою у штурвала собачью вахту[61]. Тьма тьмущая, ни черта не видно… Волны бьют и кидают судно из стороны в сторону, а с неба сыплется мокрый и липкий снег. Ну вот, я смотрю вперед по курсу — и вижу: на шпиле сидит этакое невеликое существо с садового гнома. В матросской робе, в зюйдвестке. Волосы и борода белые, а лицо красное… Что за чертовщина? Я протер глаза: думаю, померещилось. Опять гляжу в нос — сидит! И рукой мне влево показывает… У меня душа в пятки. А он все машет и машет рукой влево. Ну, думаю, уж не сбились ли мы с курса? Видимости никакой! Глянул на компас — так и есть. Заводит бриг вправо. А там отмель была, банка… Ну, я, конечно, сразу повернул штурвал, взял левее румбов пять. Снова поглядел в нос — а его нет. Исчез!
Матросы слушали норвежца и только головами качали да удивлялись.
Лекарь совершал свой ежедневный обход, проверял, чисто ли в кубрике и проветривается ли он. Он всеми силами старался пресечь распространение болезни, давал морякам разные советы. Всем членам экипажа ежедневно выдавали перед обедом порцию рома, единственное, по мнению боцмана Ли, надежное средство против лихорадки.
Не привыкший к спиртному, Егор не верил в целительные свойства этого напитка и отдавал свою манерку Майклу. Тот охотно принимал дар.
Испанец не устоял против болезни. Уже несколько дней он метался в жару и бредил. В лазарете мест не было, и он лежал на своей койке в нижнем углу, у входа в кубрик. Майкл подходил к нему, садился на табурет и долго сидел молча, ожидая, когда больной очнется. Странная дружба связывала этих моряков. Егору было непонятно, почему Майкл и испанец, которого звали Педро, сильно повздорив и подравшись тогда в Лондоне, были неразлучны, словно закадычные друзья.
Когда Педро приходил в себя, Майкл давал ему воды, заботливо подтыкал одеяло и спрашивал:
— Ну как, тебе не стало легче?
Испанец отрицательно поводил головой. Он осунулся, продолговатое лицо стало еще более длинным, подбородок заострился, глаза горели нездоровым блеском.