Когда мы уже Кенигсберг взяли, видел я беженцев-немцев, которые по шоссе от Вислы к брошенным и разрушенным жилищам тянулись. Старики, старухи, малые дети. Глядели мы на них и думали: «Эк их Гитлер оболванил, в какие страдания ввергнул!» У вас на море война изящная: угробил, пустил на дно — и на поверхности никаких следов, глаза ничего не мозолит. А мы шли вперед по развалинам. Сердце, бывало, болит, что человеческий труд уничтожаешь, а надо. Так вот, нет теперь Кенигсберга, есть Калининград, хороший советский город; стоит он на ставшей мне дорогой земле. Думал, как придет пора службу кончать, в Калининграде поселюсь. Ан нет, приходится всем семейством перебазироваться. В общем, служба продолжается.
…В Правдаграде Дмитрий помог выгрузиться семье подполковника. Под огромной крышей, распростертой над платформами, люто сквозило. Девочки, выйдя из вагона, сразу же озябли и, прижавшись друг к дружке, уселись на чемодан; парень же храбро стоял на ветру с рюкзаком за плечами и двумя свертками в руках; он, как и его мать, заслонив собой от ветра девочек, привычно терпеливо ждал, пока отец договаривался с носильщиком.
Дмитрий потормошил съежившихся девчушек и пожал локоть мальчику… «И мой Сашка был бы теперь такой же орел», — вдруг подумал он.
Когда Дмитрий уже со своими чемоданами вышел из вагона, семьи на платформе не было.
До поезда на Славянский Порт оставалось больше двух часов. Дмитрий вышел на привокзальную площадь, нанял такси и велел шоферу ехать к автобусной станции на площадь Победы.
Все так же шквалила дождем и ветром погода. Автомобиль от вокзала быстро пошел той частью города, которая в конце войны была разрушена начисто. По обе стороны расчищенной дороги из осыпей грязно-бордового кирпича торчали остатки стен и зияющих брешами коробок зданий; на исковерканных брандмауэрах и фронтонах кое-где остались щербатые от осколков щипцы и эркеры, и это свидетельствовало о том, что здесь в архитектуре главенствовал мистический стиль поздней готики. Невдалеке от моста через речушку и справа от дороги высились руины средневековой цитадели. Дмитрию всегда казалось, что от развалин крепости и от всего окружающего их каменного праха веет духом пруссачества и что этот дух не выветрить и не вымыть никаким дождям и шквалам.
Слева на расчищенной площадке стоял экскаватор и тускло блестевшими сквозь сетку дождя зубьями ковша грыз кирпичный завал. Ближе к площади Победы стали встречаться восстановленные и заново выстроенные дома. «А это уже наш, советский город. Так и будет стерт с лица земли след фашизма».