— Я учитель. Мой воспитанник стащил у вас вчера открытки. Разрешите мне вернуть их вместе с извинениями.
Девушка просияла и, забыв о конспирации, певучим голосом сообщила в соседний отдел:
— Макар Степанович, открытки вернулись!
— Какие открытки?
— Вчерашние. Помните, женщина видела, как их мальчишка утащил.
— Подождите, я сейчас.
Макар Степанович, подвижной человек с восточными чертами лица, по-видимому, директор магазина, прервал покупку старых книг и направился в нашу сторону. Встреча с кавказским темпераментом не сулила ничего хорошего, кроме окончательного и наверняка бурного разглашения тайны. Я сунул пакет продавщице, сделал ей ручкой и показал спину.
— Бежим, — шепнул я Витьке, который был уже в дверях и меньше всего нуждался в моей команде.
На улице, по моим понятиям, нам следовало раствориться в толпе, но Витька свернул за угол. Привыкший преклоняться перед опытом знатоков, я последовал за ним.
Вскоре мы уже качались в троллейбусе, наслаждаясь безопасностью.
Сошли на конечной остановке. Я привел Витьку в парк.
Здесь было пустынно и уныло. Редкие парочки, тихие и грустные, бродили по главной аллее, как наказанные по школьному коридору. Порывы ветра, настоянного на острых запахах прелых листьев, легко проникали сквозь мое «семисезонное» пальто до самой души и извлекали из нее мысли о бренности жизни. Я же притащил Витьку сюда, чтобы поговорить «за жизнь» не бренную, а полную надежд.
— Ну, как дальше жить будешь, Вить?
Витька сделал вид, что задумался над этой проблемой, потрясающей каждое новое поколение как до, так и после Гамлета.
У меня огромное желание, закатить ему небывалый скандал. Но скандал — это по меньшей мере дуэт, и с молчаливым Витькой его не исполнишь. Еще можно было бы надавать ему хорошенько по шее согласно педагогике Тараса Бульбы: «Я тебя породил, я тебя и убью». Витьку не я породил, но у него нет отца, и от этого у меня на Витьку особые права и обязанности. Все дело в том, что меня самого в отрочестве не били и я не приобрел личного опыта. Остаются слова. Одни из них уже порядком стерлись от частого употребления в школе, другие и вовсе на грани девальвации. Выбираю те, что повечнее.
— Витя, ты маму свою уважаешь?
— Уважаю.
— Зачем же ты ей доставляешь столько горя? Ведь из-за тебя она так извелась, постарела раньше времени.
— Я ей помогаю… Полы мою.
— В свободное от воровства время? Спасибо тебе за такие полы.
Витька не возражает. Я усаживаюсь на скамейку и постилаю ему полу своего пальто. Он в одной куртке, но с виду не мерзнет. Осторожно опускается рядом со мной. Меня и зло разбирает, и жалко этого нескладного, угрюмого паренька, и муторно на душе от своего бессилия перевернуть его с головы на ноги.