Савелий Лукич не ошибся. Тришка зашел к своему дружку и сидел там битых два часа. Но вот, наконец, покачиваясь, Тришка вышел. Он был пьян и что-то громко говорил Луцюку, вышедшему на порог проводить его.
Старик прислушался, но слов не разобрал. «Да это и не так уж важно», — решил он и, проводив взглядом удалявшегося полицая, заторопился домой. В сенцах он трижды ударил в ладоши. В темном прогалке чердака появилась голова Алексея Сидорова.
— Давайте, да быстрей, — сказал ему Савелий Лукич, и голова солдата мгновенно скрылась. Затем с чердака спустились кованные железом сапоги, и перед Савелием Лукичом предстал Антон Кауров. На нем поношенный немецкий мундир ефрейтора, набекрень надетая пилотка, на ногах большие, с широкими голенищами, яловичные сапоги.
— Ну как? — спросил он старика, осматривая себя в этом одеянии.
— Ничего, пройдет, — отечески ласково сказал ему Савелий Лукич, и Кауров уловил в его голосе ноту скрытой тревоги.
— Не надо беспокоиться, — сказал он Савелию Лукичу. — Все будет хорошо.
— Антон! — свесив с чердака голову, окликнул его Сидоров. — Главное, не горячись. Слышишь: не горячись.
— Ладно, постараюсь, — и Кауров вышел за калитку.
Он пошел по улице не спеша, вразвалку.
Из соседнего с магазином двора вышла пожилая женщина и пошла ему навстречу. Они почти одновременно поравнялись с домом Луцюка, и Кауров, увидев, что она тоже идет в магазин, остановился, достал сигареты, закурил.
— Здравствуйте, Аким Никитыч, — услышал он.
Женщина говорила с лавочником заискивающим тоном.
— Ну, здравствуй! — раздался в ответ басистый голос Луцюка. — Чего пришла-то?
— Крупицы б мне хоть немножко… фунтик бы…
— Нету у меня крупы.
— Да как же так, Аким Никитыч! Вот ведь целый мешок стоит. Мне бы немножко, внучок больной, кашку б ему…
— Иди, иди, бабка! Ежели б я мог, я б тебе не фунт, а цельный мешок отпустил: питайся себе на здоровье. Да не могу. Этот товар отпускаю только немцам… по записочкам коменданта отпускаю.
— Креста на тебе нет, Аким Никитыч! — со стоном произнесла старушка и вышла.
— Крест носим! — сердито бросил ей в спину Луцюк и затеребил пальцами свою жидкую клинообразную бороду на пухлом, с кустистыми бровями лице.
Кауров вошел в магазин.
Увидев его, сидевший на табурете среди магазина Аким Никитыч вскочил, осклабился, зашел за прилавок и, раскланиваясь, залебезил:
— К вашим услугам, господин ефрейтор.
Кауров, не ответив на его приветствие, коверкая русские слова, заговорил:
— Я хотель, видит, этот… Э-э, ну, как это? Э-э… — он показал руками на дверь, ведущую в жилую половину дома.