Приказчик шевелил губами, бормотал про себя, загибая пальцы, потом изрек:
— Пять десятков с шестью, батюшка Андрей Андреевич, а землицы за ними почитай двести десятин.
"Почитай, почитай", ‑ передразнил приказчика князь. ‑ Мне до вершка знать надобно.
Однако лицо князя заметно повеселело. Он крутнул ус, придвинулся к столу и взялся за перо гусиное. Исписал белый лист цифирью и откинулся в кресло довольный.
— Тысячу пятьсот четей хлеба, Егорыч. Да ежели за море!
— Чево, батюшка? Невдомек мне.
— После Юрьева дня поймешь.
— Недоимки сейчас прикажешь взимать, батюшка князь?
— Зачем же, Егорыч. Пусть мужички вначале свои десятины засеют. А я обожду, окажу им свою княжью милость. Землю беглых и бобылей, кои не пашут, на себя забираю. Пошто ниве пустовать. Прикажи мужикам засеять на меня те загоны.
— Все сполню, батюшка Андрей Андреич. Да токмо жита где взять?
— Потряси мужичков.
— Не у всех селян жито сыщется, возропщут людишки.
— А ты по‑иному спытай. Многие недовольствуют, что землей их князь обижает. Так вот и кинь среди них клич ‑ кому земли своей не хватает. Кто из крестьян затребует ‑ у тех и жито. Вот так‑то, Егорыч.
— И то верно, батюшка князь, ‑ высказал Калистрат и замялся у двери. В хоромы мужика одного доставили, кажись, старик беглый. До твоей милости просится, чевой‑то донести хочет.
— Впусти, Егорыч.
Приказчик удалился, а в княжью палату просунул черную бороду Мамон.
— Дозволь, государь мой, челом тебе бить.
Князь кивнул головой, пытливо глянул на своего пятидесятника, оставленного в вотчине для присмотра за крестьянами и охраны хором.
— Доброго здравия тебе, князь Андрей Андреич. Пошли господи тебе…
— Благословлять меня отец Лаврентий придет, а ты лучше о вотчине глаголь, ‑ строго оборвал дружинника князь и добавил. ‑ Мужики в деревеньках пашню бросают, многие в бегах шатаются. В Подушкине, слышал, старосту побили. А ты здесь пошто сидишь с малой дружиной? Завтра холопей своих на сев погоню, вот и тебе там быть в пору.
Мамон виновато склонил голову, мял шапку в руках, черные глазищи упер в стену.
— Прости, князь, не устерег. Ночами возле деревенек и погостов дозоры ставил. Ан нет ‑ из Богородского в бегах пятеро, из Василькова трое, из Лопатина…
— Всего много ли сошло по вотчине, ‑ снова прервал понурую Мамонову речь князь.
— Два десятка, князь, ‑ кашлянув в бороду, удрученно выдавил из себя пятидесятник.
— Вот тебе и сев! ‑ Телятевский грохнул кулаком по столу. Лицо его помрачнело, глаза наполнились гневом. ‑ Тебя на сохе пахать заставлю за всех беглых. Не в меру грузен стал, эвон какое брюхо наел. Бездельничать привык да с чужими девками блудить. До мужиков ли тебе, чертов кобель!