Андрей автоматически пощупал голову, скривился. Над правым ухом выросла здоровенная шишка, кровь комком запеклась в волосах.
— Да-да, — подтвердил догадку Мырло, — и лицо в крови. Ты здесь посиди, подумай над моими словами, а я пока сбегаю на бензоколонку за водой, там у них кран.
Прихватив пару пустых бутылок, убежденный марксист скрылся за гаражами. Вернулся он быстро и тут же принялся приводить Андрея в порядок. Ссадина на голове оказалась большой, но неглубокой, зато размеры шишки впечатляли. Правда, из-за шапки волос новое украшение черепа было практически незаметно.
— Кто меня так? — Андрей приложил к шишке пропитанный водой носовой платок.
— Шаман. Приревновал.
— Найду, урою! — коротко пообещал Андрей.
Мырло лишь улыбнулся.
— Не горячись, Андрюха, не горячись! Тебе еще повезло: мог бы и ножичком полоснуть. Он у Шамана всегда под рукой. Эх, тебе бы сейчас отлежаться!.. — Он затянулся сигареткой, спросил как бы между прочим: — Адресок, где живешь, помнишь?
Не отнимая платка, Андрей покачал головой:
— Где в детстве жил — помню. Детство у меня было счастливое. Это только потом началась какая-то иная жизнь, муторная и тягучая. Вместо нее у меня в голове серый бетонный монолит. Такое чувство, будто что-то случилось, и я разом все потерял…
— «Такое чувство»… «что-то случилось»!.. — передразнил Мырло. — Запил ты, вот что случилось, запил!
Андрей пожал плечами:
— Может, и так…
— Никаких «может», я точно знаю! — категорично поправил его Мырло и философически заметил: — Существует всего два варианта: либо ты пьешь из-за того, что все теряешь, либо ты все теряешь из-за того, что пьешь. Третьего не дано. Это, Андрюха, и есть диалектика, или жизнь в сугубо материалистическом ее понимании. А вообще-то, — он еще раз потянулся к чужим сигаретам, — я тебе даже завидую. Многое хотел бы я забыть из своей жизни, а лучше вычеркнуть. Мы, Андрюха, и умираем-то от того, что видим несостоятельность всего, о чем мечталось и думалось, во что мы верили. А я ведь и правда верил! — Иван Петрович прикусил губу, посмотрел на Андрея полными слез глазами. Отвернулся, поднес к лицу рукав. — Впрочем, не я один, многие… Если же не помнить, что когда-то был человеком, то и это можно считать жизнью.
Зашевелились кусты, и со стороны полотна железной дороги они увидели поднимавшегося по склону Павлика.
— Вон, идет птаха вешняя, — грустно улыбнулся Мырло. — Я бы таких без пропуска в рай пускал, потому что их есть царствие небесное. — И, уже обращаясь к Морозову, продолжил: — Молодец, Павлуша, быстро обернулся.