Вскорѣ къ плоту стали подходить лодки одна за другою. Съ рыбою повторялась та же операція, что и у Ильенкова. Рыба раздѣлывалась, вѣшалась и вписывалась въ журналъ и въ рубежи ловцовъ. Народъ прибывалъ, слышались шумъ голосовъ, хохотъ, говоръ и брань. Собравшіеся ловцы, дѣйствительно, загалдили, зачѣмъ Ильенковъ ходилъ въ ночную въ море. Привозы вообще были не изобильны, – многіе приходили вовсе безъ рыбы. Когда узнали о рыбѣ, привезенной Ильенковымъ, начался ропотъ и упреки – зачѣмъ съ вечера ходилъ въ море.
– А затѣмъ и ходилъ! огрызался тотъ. Кто вамъ мѣшаетъ – идите и вы.
– Идите!.. не по уговору это – вотъ что! Одному въ морѣ-то, вѣстимо, что хошь, дѣлай. Порядковъ мало ли, да не ладно это. Порѣшили не ходить – и баста.
– Ишь ты, свой законъ выдумали! Вы недѣлю не пойдете и мнѣ не ходитъ?
– Кто говоритъ недѣлю, а только нечего въ морѣ, зря болтаться – грѣхъ одинъ.
– Зря! лѣшіе, у меня порядки-то гдѣ? Мористѣе [50] то кто лежитъ? Вотъ онъ, Сызрановъ-то – знаетъ чай. Безъ вѣтра-то туда когда угодишь?
– Нечего, братъ, знаемъ! Гдѣ жъ ты былъ, когда уговаривались-то? Чего молчалъ?
Такія прерѣканія продолжались долго, доходили до ругани, чуть не до драки и, наконецъ, надоѣли, кажется, даже самимъ спорящимъ.
Солнце пошло за полдень и пекло, точно среди лѣта, хотя подувалъ едва замѣтный вѣтерокъ. Нѣтъ, нѣтъ, да и взрябитъ воду прорана, зачернѣютъ морщинки воды, зашевелятся махалки камыша минуты на три, на четыре и снова настанетъ сонная тишь. Пройдетъ минутъ пять, шесть, снова пахнетъ откуда-то, поползетъ по водѣ и вновь уляжется.
Скоро около плота скопилось до пятидесяти лодокъ. Пришедшіе начинали варить себѣ пищу, – мелкую севрюгу, чалбыша [51] , горлышки, пробойки [52] , у кого что находилось рыбнаго все обращали въ похлебку. Пахло горячею рыбою.
Время близилось къ обѣду. Ѳедоръ Петровичъ уже намѣревался направиться къ горячимъ щамъ и лещу съ кашей, когда въ проранъ показался большой парусъ, предшествуемый малымъ неводничнымъ. Очевидно, кто были неводные.
– А, вѣдь, это наши идутъ, Ѳедоръ Петровичъ, произнесъ Елисѣевъ, стоя на своей рыбницѣ, притѣнивъ рукою глаза отъ солнца и вглядываясь въ движущіеся за камышомъ паруса.
– Похоже, подтвердилъ надзиратель. – Я еще давеча съ выхода видѣлъ. Вдоль черней шли.
– Наши и есть. Леджешка будетъ – его парусъ, новое полотно въ галсѣ [53] , вглядывался Елисѣевъ.
– А што? съ рыбой, мотри? сообразилъ Максимычъ.
– Съ рыбой и есть! ухмыльнулся Елисѣевъ. Чай, продовольствіе вышло – вотъ и рыба.
– Ну, нѣтъ, проговорилъ, ни въ кому не обращаясь, точно про себя, надзиратель, появившійся на приплоткѣ. – За продовольствіемъ не надо бы – имъ на двѣ недѣли выдали. Да они когда ушли, спросилъ онъ громко, – съ недѣлю будетъ?