жизни. Да... некоторые прозрения в жизни приходят с большим запозданием,
но как только я все поняла про гамак, то стало трудно представить себе
жизнь, в которой ему не было бы места.
Тем не менее, повесить новое приобретение, символизирующее
свершившееся прозрение, было негде. Каюта была узкая и короткая, и как я
сказала, днем это была не каюта, а адское пекло. Так и получилось, что все
знойные и застойные послеобеденные часы я проводила в штурманской
рубке на верхней палубе теплохода.
В сельве более принято лежать в гамаке, чем сидеть на стуле, а сидеть в
лотосе еще менее принято, чем на стуле сидеть, поэтому я поднялась в рубку
со своим гамаком. Анхель глянул на него со снисходительностью взрослого,
отложил в сторону и повесил свой.
Мой гамак и его отличались друг от друга разительно. Мой представлял
собой базовую портативную версию для начинающих. Я ей отдала
предпочтение, потому что в нем было больше дыр, чем нитей, из которых
его сплели– для кого это недостаток, а для кого и преимущество: меня
привлекло, что он был легкий по весу и небольшой по объему. А вот его
гамак был продвинутый и командирский по своей сути: прочный, плотно
вывязанный крючком в одно длинное и толстое полотно. С первого же
взгляда было понятно, что такому гамаку не доверять было просто
немыслимо.
Изначально он был ярко-желтым, но за много лет верной службы несколько
поутратил былую свежесть и бойкость красок. Когда наступала вахта
Анхеля, он вывешивал посреди рубки этот надежный гамак, сулящий
прохладное пристанище, я забиралась в него и висела там часами. В таком
состоянии лично себе я напоминала муху, навсегда успокоившуюся в
золотистом меде.
Рубка и вся верхняя палуба - также как и весь теплоход - были покрашены в
два цвета: белый и синий. Палуба была с уклоном в эстетический
минимализм, всегда чистая и пустынная, из-за чего создавалось ощущение
легкости и простора. Но каждый раз пронесшаяся над теплоходом гроза и
выглянувшее вслед за ней солнце раскрывали таящиеся в минимализме
резервы — и палуба приукрашивалась невероятно.
Замершие после дождя на неровном полу прозрачные стекляшки воды
вбирали видный им окружающий мир: глубокое синее небо и скрученные в
тугие клубы белые облака – и было понятно, что эти упавшие с неба капли
воды и были частичками вечности, застрявшими в плену у стекляшек-
временщиков. Как только солнце наполняло их свечением до краев, они, на
манер чистейших бриллиантов, взрывались фейерверком искр, и, наконец-то
освобожденные от уз материи, взмывали вверх, возвращаясь к своему
небесному источнику.