Был общий огромный вздох; казалось, он так и остался висеть в душном, спертом воздухе чайханы: Но к выходу никто не бросился. Садык вытер ладонью холодный пот.
– Уйти ему некуда! Товарищи женщины, спокойствие! Уйти ему некуда: вокруг чайханы вооруженные люди. Товарищи женщины, не бойтесь! Видите, я стою в стороне, если он выстрелит в меня, то пуля вас не заденет. От имени советской власти я обращаюсь к вам за помощью. Я никого не открою насильно, но те из вас, которые уйдут отсюда закрытыми, пусть знают, что увели с собой басмача!
Охотники за дверями и окнами взвели курки. Садык отошел еще дальше в сторону, прижался спиной к стене и, чуть побледнев, расстегнул кобуру.
– Может быть, он скрывается под этой паранджой!
Садык ткнул наудачу пальцем. Женщина шагнула вперед, оскорбленно и резко откинула покрывало.
– Я не басмач, – сказала она, – я колхозница!
Садык увидел прекрасное лицо с темными глазами и загнутыми ресницами.
– Спасибо тебе. Иди. Пропустить! – крикнул он в приоткрытую дверь.
Женщина пошла, не опуская покрывала. Грохнул выстрел. «Мимо!» – успел подумать Садык, а женщина пошатнулась, упала на руки Отум-биби. Остальные как будто окаменели – ни одного движения, ни одного звука. Садык чувствовал, как холодеет и стягивается кожа на затылке, шевеля тюбетейку.
– Убита? – наконец спросил он чужим голосом.
– Ранена, – ответила Отум-биби.
И такая стояла тишина, словно они были только вдвоем в этой огромной чайхане.
– Стреляешь по женщинам! – хрипло сказал Садык. – По женщинам. Почему ты не стреляешь в меня?..
Ему было душно, он оборвал пуговицы на гимнастерке.
– Товарищи женщины, идите по домам. Не открывайте лиц, он может выстрелить еще раз. Сегодня мы его выпустим. Я не думал, что он посмеет выстрелить в женщину! Идите, сегодня мы его выпустим. Но я говорю тебе здесь, перед всеми, Али-Полван, мы еще встретимся! Или ты будешь мертвый, или я!
– Мы не выпустим!
Отум-биби загородила собою дверь.
– Мы его не выпустим! Пусть он стреляет в меня, подлец этакий. Женщины, мы не выпустим!
Она откинула сетку. Ее багровые щеки дрожали, пот каплями оседал на бровях и на верхней усатой губе.
– Закройтесь! – тревожно крикнул Садык. – Закройтесь, он выстрелит! Я приказываю! Закройтесь! Я приказываю!
Она, разъярившись, ничего не слушая, ругалась последними словами, как на базаре. Толпа зашевелилась, загудела низко и грозно, единой грудью.
– Не смейте! Что вы делаете! – надрывался Садык, весь бледный, а по чайхане как будто пошел черный гудящий ветер, поднимая все покрывала.
Выстрел, второй, оба по Садыку, оба – мимо. С полок посыпались белые черепки.