— А я думаю, — неприветливо сказал он, — что вы отнюдь не собираетесь мне чем-либо помогать, но лишь спешите получить желаемое, пока я ещё жив.
Марбе широко растянул губы, его взгляд стал весёлым:
— Мне не отказывают, — предупредил он. — Что ж, раз ты не любишь романтику, я оформлю предложение иначе: зачем тебе ещё один противник, которому, в отличие от первого, не нужно ждать отъезда отца, чтобы передать войскам приказ о наступлении? Ты не глупец, я знаю. И уверен: мы оба получим удовольствие. Так зачем изображать жертву?
Червь потерял дар речи. За колонной раздался глухой удар. Келеф смотрел мимо летня, молча, пристально. Он чуть заметно приоткрыл рот и часто дышал, напоминая рыбу, выброшенную из воды. Его беспомощный вид позабавил Марбе.
А в следующий миг человек уже отчаянно пытался отцепить холодные руки в бархатных перчатках, схватившие его за горло. Зала осталась позади, заскрежетала дверь, раскалённый воздух хлынул в затхлый полумрак крепости. Солнце ослепило летня, он панически задёргался. Что-то хлопнуло его по боку так, что в голове зазвенело, а во рту появился солоноватый привкус.
Марбе с хрипом втянул воздух, поперхнулся пылью и закашлялся. Перед глазами вспыхивали красные и зелёные круги.
Он не сразу понял, что лежит на земле среди мусора — один во дворе чужой крепости — и его давно уже никто не держит.
После возвращения с турнира Хин стал проводить вечера у окна. Оранжевый свет закатного Солнца старил крепость: она темнела, казалась грозной и чужой. Мальчишка подолгу рассматривал грустный силуэт уана в одном из окон, а когда силуэт скрадывали сумерки, наблюдал за длинным чешуйчатым хвостом, торчавшим из стены. Ночью во второй половине крепости не зажигали света. «Правильно, — думал мальчишка, — они же видят в темноте».
Он удивлялся, как уан может грустить, если живёт в окружении поразительных чудовищ. Никто не указывает ему, что делать и как себя вести: он может веселиться хоть целый день и играть, с кем хочет. Потом мальчишка вспоминал, как смеялись над Келефом стражники, слуги и Тадонг, как отзывалась о нём мать, и хмурился, чувствуя противоречие.
В ночь с четвёртого на пятый день Хин наблюдал за величественным восходом Лирии. Та появилась из-за тёмной громады крепости, ещё пушащаяся туманом и непохожая на Луну. Она расплывалась, пульсировала и почти не давала света, пока — в тот час ночи, который называют началом нового дня — не стала вдвое меньше прежнего, но ясной и чистой, белой с едва заметным серебристым оттенком.
От созерцания небесных красот мальчишку отвлекло движение во дворе. Хин присмотрелся внимательнее: по этой части стены никогда не ходили стражники, а уж спускаться вниз и бродить среди хлама, рискуя что-нибудь себе сломать, им бы и вовсе в голову не пришло.