Однако когда Василий Иванович, не зная, к кому еще обратиться за помощью, от безысходности позвал безногого отца, тот молча собрался и приехал.
В избе начдива было пусто — только длинный стол с двумя скамьями по обеим сторонам и пишущей машинкой, сиротливо стоящей на краю, койка в углу и русская печь.
— Без бабы живешь? — спросил Иван Степанович.
— Без бабы. Не до баб сейчас.
Иван Степанович посмотрел на сына как на юродивого — со смесью жалости и брезгливости.
— Совсем тебе война мозги-то поиссушила. Как — без баб? Вы без баб совсем озверели все. Мужику смягчение нужно, а вы все сухие, немазаные, — Иван Степанович вздохнул и сел на скамью. — Ну, зачем звал?
Василий Иванович сел рядом и рассказал. И чем дольше отец слушал, тем шире улыбался.
— Ты чего? — спросил Василий Иванович.
— Гляжу, Василий, ты в ум входить начал.
В другой бы раз начдив завелся, и опять вместо разговора случилась бы ругань, но, видимо, Василий Иванович и впрямь начал входить в ум и молча проглотил усмешку родителя. Отец, однако, сразу посерьезнел.
— Много времени даешь?
— Нужно мне, тятенька, чтобы ответ они дали не позже октября. Это значит, должны вы до Омска добраться не позднее сентября.
Иван Степанович крякнул:
— Однако без ноги могу в два раза дольше провозиться. Сам знаешь, не ближний свет.
— Вам, тятенька, нужно только к белым попасть, сообщить, что важный пакет имеете для Колчака, и потребовать, чтобы вас непременно лично в Омск доставили. Я потому вас к себе и вызвал — от нас до белых всего ничего.
— Говорить ли, кем ты мне приходишься?
— Вот этого, тятенька, никак нельзя. Можете дальним родственником сказаться, но близким — ни боже мой! Злы на меня казаки, очень злы, много я им крови попортил.
— А сейчас, значит, покаяться хочешь?
Тут Василия Ивановича захлестнула такая обида, что даже слезы из глаз брызнули.
— Вы, тятенька, думаете, мне себя жаль? Ничего-то вы про меня, тятенька, не знаете. Если я своих бойцов сейчас распущу, их казаки по одному переловят и в капусту изрубят. И я сам рубил. Правила у войны простые: не ты — так тебя. Если мне надо жизнь отдать за моих орлов — отдам, можете не сомневаться. Или вы думаете, я в штабе отсиживаюсь, пока идет атака конная?! Я малой кровью обойтись хочу, большую я уже пролил.
— Потому, значит, меня отправить хочешь, а не Петрушку своего? — усмехнулся отец. — Ладно-ладно, не сердись. Вижу — правильный ты мужик стал, Василий Иванович. И слухи про тебя правильные ходят. Когда идти прикажешь?
Ушел отец до света, с котомкой своей, компасом, чтобы в степи не плутать, и кисетом, в который Василий Иванович засунул письмо Колчаку и засыпал махоркой.