Ромкин чесал грудь и долго размышлял, что это означает. Если без хлеба, то вроде как и не пожрал. А китайские сосиски из банок вообще кажутся пресными и несъедобными, хоть выплевывай. Как тут без хлеба?
Шагая к машинам, Машталир с Евграфьевым разговаривали «за жисть». Леха, захлебываясь от новостей, радуясь, что лейтенант не перебивает, торопился передать все, что произошло у него дома.
Сестра замуж выходит. Хлопец толковый. С их улицы. Теперь вот женятся. Мамка особенно довольная, потому что Ленька мужик работящий и в стакан не смотрит (здесь Машталир явно цитировал мамкино письмо, которое он перечитывал по нескольку раз на день). Ленька в колхозе трактористом. Так что дрова, сено там привезти теперь хорошо будет. Другим он тоже возит. Но бутылками не берет, только деньгами. И к Маринке ласковый. Подарки дарит. Не то что другие хлопцы — один раз пройдут по улице с танцев и сразу лапать. Ленька дом строить будет. Заживут! — радостно говорил Машталир, и последнее слово у него выходило, как «заживуть», совсем по-крестьянски, очень прочно и в то же время мягко.
Евграфьев кивал головой, и ему виделся свежесрубленный новенький дом, где у раскрытого окна счастливо пьют чай из самовара Маринка с Ленькой.
— Маринка грит, обстановку купят. Хорошая будет обстановка: телевизор цветной, шифоньера и даже ковер с медвежатками. Я Маринке косметику взял. Махмуд, дуканщик знакомый, подарил. Как узнал про сеструхину свадьбу, так на бакшиш и подарил. Вот девки завидовать Маринке будут! А Леньке часы купил — электричные. Хорошие такие — из черной пластмассы. Ни у кого в деревне таких нет! Ленька хлопец хороший. Он, когда я малый был, мне удки делал. И на рыбалку брал.
— Молодец, Леха, — одобрял Евграфьев, — хорошие подарки. Молодец! Дарить — это всегда приятно.
— Во-о-о! — радовался Машталир и, переходя на шепот, с присвистом, говорил: — Знаете куда мы едем? Митреев движок загнать хочет. Из политотдела привезли. От самого полковника Бражника, который там партийным… этим… секретарем. Грит, чтобы за сто пятьдесят тыщ двинули. Митреев злой. Кто, грит, за такие деньги возьмет? Ему само больше семьдесят. А Бражник сто пятьдесят, и все. Ой, как Митреев ругался! Трубку бросил и так ругался! Я даже спрятался, а то запросто ударить мог. Он грит, я все этим делаю, а они недовольные. А позавчера мы с Брусковым…
Евграфьев махал рукой:
— Хватит, Леха. Зачем мне это? Много знаешь — много печали. Главное — ты не влипни с этой химией. А то влетишь куда-нибудь.
Машталир осекался. Шагал молча. Потом тоскливо говорил: