— Джон… ты и вправду решил на ней жениться?
— Если и так, то это мое дело. Нечего тут обсуждать.
— Как это нечего? — не унималась я. — Думаешь, я не пойму, да? А как мне тебя понять, если ты ничего не рассказываешь? Мне, видишь ли, не все равно, что ты чувствуешь и что с тобой будет. Ох, когда-нибудь ты поймешь. Молодым всегда кажется, что никто ничего не понимает, кроме них. Что ты знаешь о жизни? Что она знает о жизни и что дает ей право так отзываться о твоем отце?
Ход мысли я потеряла. Я уже не знала, что хотела сказать и что собиралась спросить. Мы смотрели друг на друга из разных углов комнаты и не знали, что говорить.
— Ты, наверное, устала с дороги, — наконец сказал Джон. — Я отнес твой чемодан в комнату Марва, но, если хочешь ночевать в передней спальне, ты только скажи.
Передняя спальня принадлежала Брэму — и мне, когда я тут жила. Это была единственная комната в доме, у окна которой росло дерево. Наверняка тот клен по-прежнему служил местом утренних воробьиных встреч.
— Нет, спасибо, — сказала я. — Мне и у Марва хорошо.
— Пойдешь наверх, возьми с собой лампу, — сказал Джон. — Мне она не нужна.
— А ты разве не идешь спать?
— Позже, — ответил он.
Я ушла, а он остался сидеть в темноте, сцепив руки за головой и раскачиваясь на стуле. Он никогда не боялся темноты, даже ребенком. Говорил, что в ней хорошо думается. Я совсем другая. Моя темнота — это призраки, паразиты мозга с мохнатыми щупальцами, голоса троллей и бледные языки пламени, словно горящие во тьме глаза. Но об этом я никогда не рассказывала ни ему, ни кому-либо еще.
Полуденный зной был невыносим. После обеда я обычно шла наверх, закрывала все ставни и ложилась отдыхать. Однажды я приехала из города, потная и обессиленная, и, вопреки обыкновению, прилегла в гостиной на массивном диване, укрытом вязаным шерстяным пледом, который я когда-то так любила за многообразие оттенков голубого: бирюза, небесная синь, озерная вода, незабудка. Теперь же шерсть выцвела от стирки в жесткой и, вероятно, слишком горячей воде — я не сомневалась, что это дело рук Арлин. Судя по всему, я отключилась, ибо, когда проснулась, солнце уже садилось, и я услышала чьи-то голоса.
— Мама…
Все еще находясь во власти сна, я пыталась сообразить, надо ли мне отвечать, и что-то — то ли неохота, то ли любопытство — заставило меня промолчать. Он поднялся из кухни наверх и почти тут же вернулся. Ему и в голову не пришло заглянуть в гостиную, которой никогда особо не пользовались, а после смерти Брэма туда и вовсе перестали заходить.
— Еще не вернулась, — сказал Джон. — Утром я отвез ее в город. Обратно ее Хэнк Перл должен подбросить. Сказала, если не вернется к ужину, значит, задерживается у Перлов. Теперь, думаю, не раньше восьми ее ждать, а то и позже.