Снова почти волчий голос, резкий и хищный. Будь их воля, они никого бы не щадили. Я не могу встать. Опускаюсь на четвереньки и ползу к груде ящиков, моему жалкому убежищу. Рядом с собою нащупываю те самые запутанные сети, в которых лежала чайка. Про нее я забыла. Голоса она уже не подает. Неужели выбралась на волю и вернулась к морю, где исцелится соленой водой или погибнет, проглоченная черно-зеленой волной?
Устроившись посреди ящиков, я выжидаю. Снаружи собаки уже обнюхивают мое жилище, роясь носами в траве и опавших листьях. Вдруг одна из них издает громкий победный возглас, на который сбегаются остальные. Я затаила дыхание в страхе, что они уже проникли в дом. Жду. Они притихли. Затем раздается необъяснимый рык, затем схватка — и они убегают. Я слышу, как они, тяжело дыша, проносятся мимо, как трещат под ними ветки вдали, когда они достигают леса и поднимаются в гору. Кажется, они и правда убежали. Я не верю своему счастью. А вдруг они вернутся? Нужно перебираться в более безопасное место. Лежа на полу, я дрожу и покрываюсь испариной, и в то же время мне уже почти все равно. Пусть возвращаются, пусть случится самое страшное. Напади они прямо сейчас, то не встретили бы сопротивления.
Но тут раздается легкий щелчок, и мой настрой меняется в одну секунду. Я слышу, как открывается дверь и кто-то входит. Ничего не видно. Ночь, уже полностью вступившая в свои права, глуха и беспросветна. Ясно одно: там стоит человек.
Зажигается спичка, и на мгновение вспыхивает поддельная звезда. Выглядывая из-за ящиков, я успеваю увидеть мужское лицо — скулу и глаза, в которых играют отблески короткой вспышки. Резкий вдох. Его или мой? Спичка гаснет. Мы смотрим друг на друга в темноте.
— Кто здесь? — Голос высок и тонок, как у евнуха.
— Если вам нужен мой кошелек, вот, возьмите, — отвечаю я. — Правда, я небогата.
Он делает шаг вперед. Осторожно, как вор. Зажигает еще одну спичку.
— Старушка… — Он с облегчением выдыхает, будто всхлипывает. — О Господи… Я-то думал… Не знаю что…
Только теперь до меня доходит, что он точно так же напуган, как и я. Вот откуда фальцет в его голосе. Как это странно, что и я, оказывается, могу кого-то так устрашать. Пламя обжигает его пальцы, и он бросает спичку. Потом роется в карманах, и вспыхивает еще один маленький фейерверк — он уже держит в руках свечу. Мужчина изучает меня, и тут я вижу себя его глазами: старуха, стоящая на четвереньках посреди пустых ящиков, в потрепанном домашнем платье из ситца, на лице грязные разводы, волосы выбились из пучка и свисают по бокам, как серая шерстяная штопка. Я пытаюсь пригладить их ладонью. Пальцы натыкаются на что-то хрупкое. Я надавливаю на этот предмет, и он с хрустом ломается под ногтем, издавая запах гнили. Вспомнив про майских жуков, я сгораю от стыда.